Выбрать главу

Г-жа де Брион, казалось, следила за движением стрелки: каждая прошедшая минута подавала ей надежду и приводила ее к заключению, что она ошиблась вчера, что это был не он, не Эмануил; потому что она считала его неспособным откладывать мщение.

Десятый, одиннадцатый, двенадцатый час прошли один за другим и не принесли за собою ничего нового. Понемногу спокойствие закрадывалось в ее душу, и она согласилась даже сесть за поданный завтрак, не столько из необходимости в пище, сколько из желания войти в реальность жизни. Но и десяти минут не просидели они за столом, как слуга вошел с докладом, что какой-то господин желает видеть Леона.

— Это он! — вскрикнула г-жа де Брион и побледнела.

— Его имя? — спросил Леон.

— Вот его карточка.

Взглянув на нее, де Гриж побледнел в свою очередь. Его взгляд встретился со взором Мари, и он угадал в нем тайну ее тревоги, как она угадала имя посетителя.

— Проси ко мне, — сказал Леон.

— Это он, не так ли? — спрашивала бедная Мари.

— Да.

— Что вы будете делать?

— Не знаю! Посмотрю, чего он хочет, — отвечал Леон, вставая.

— О, Боже мой!.. Не горячитесь, Леон, он пришел вызвать вас…

— Я думаю.

— Вы откажетесь?

— Быть может.

— Если вы убьете его!.. — вскричала с ужасом молодая женщина.

— Вы все еще любите его? — возразил, сжав губы, Леон.

— Нет, вы знаете, что нет… но он отец моей дочери, Леон, и могу ли я решиться сделать ее сиротою, — сказала Мари, становясь на колени и хватая за руку де Грижа.

— Мари, — сказал Леон, — предоставьте судьбе исполнить назначенное.

Она упала на пол; закрыв лицо руками, она удерживала рыдания, надрывавшие ее грудь. Леон отворил дверь — и встретился прямо лицом к лицу с Эмануилом; они поклонились друг другу.

Мари на коленях подползла к этой роковой двери: она хотела и молиться и слышать их разговор.

— Милостивый государь, — начал Эмануил, — по-настоящему, чтобы получить ваше согласие на мое требование, я должен был бы прислать к вам двух секундантов; но я считал лишним замешивать в дело, касающееся нас двоих, людей, совершенно ему чуждых, и потому сам приехал к вам.

Леон поклонился вместо ответа.

Мари молилась. Марианна поддерживала ее.

— Обыкновенная дуэль между нами, — продолжал Эмануил, — окончательно уничтожила бы доброе мнение о женщине, которое, уезжая из Парижа, я старался спасти всеми мерами; потому что у нее есть дочь, носящая мое имя, и которая не должна сделаться предметом презрения за поступок матери. Я хочу, чтобы после вашей или моей смерти женщина эта снова могла занять около своей дочери то место, которого вы сделали ее недостойной. Я говорю после вашей или моей смерти, потому что в поединке, на который я вызываю вас, — один из нас погибнет, и погибнет непременно.

Видя такое невозмутимое хладнокровие при ужасной внутренней борьбе, происходившей в душе его противника, Леон побледнел и снова поклонился в знак совершенного согласия.

— Итак, вот мои распоряжения, — продолжал де Брион, — я нанял довольно уединенный домик на дороге из Флоренции в Пизу; никто не живет в нем и, кажется, кроме меня, никто не знает об его существовании. Сегодня, в четыре часа ночи, на площади Соборной церкви, вас будет ожидать карета, которая и привезет вас в назначенное место. Я же приеду в этот домик ранее вас, следовательно, вы без труда попадете в него. Г-жа де Брион должна сопровождать вас, но она останется в вашей карете с Марианной; один из нас вернется к ней. Если это будет моим уделом, я отвезу ее в Париж, чтобы доказать свету, что она заслуживает мое уважение, т. е. уважение общества, а потом, через три-четыре месяца, в продолжение которых, вероятно, забудется наше исчезновение, я лишу себя жизни; но сделаю это таким образом, что смерть мою все припишут несчастной случайности, а не самоубийству. Она останется вдовою — вот и все. Видите ли, милостивый государь, я не хочу, чтобы в минуту смерти вы трепетали за будущность ее, если только мне удастся убить вас.

Мари, стоявшая у двери, слышала этот разговор: крик ужаса вырвался из ее груди. Этот крик объяснил Эмануилу присутствие за дверью его жены. Холодный пот выступил у него на лбу, в глазах помутилось, и нужна была сверхъестественная сила воли, чтобы не изменить себе, слыша подобный вопль ужаса и отчаяния. Однако он скоро пришел в себя и продолжал: