— Отец! — сказала она. — Я хотела бы исповедаться.
— Готова ли ты к этому, дочь моя? — спросил старец.
— Если страдания, которые переносит женщина как дочь, как жена и как мать, могут приготовить к исповеди — то я готова.
— В таком случае пойдем, дочь моя, — проговорил священник.
И он вошел в исповедальню. Мари встала на колени. Она рассказала свою жизнь, не называя себя — это была ее исповедь. Однако старец узнал ее.
— Я часто думал о тебе, дочь моя, и удивлялся, что ты не показываешься здесь. Да, я отпускаю грехи твои, дитя мое! Но теперь ты не 15-летняя девочка, и для грешницы твоих лет нужно долгое покаяние, чтобы Бог, переставший наказывать видимо, ознаменовал свое прощение.
— Вы правы, отец мой!
— Итак, дитя мое, поступай так, как говорит тебе твое раскаяние; я же, во имя Отца и Сына и Св. Духа, отпускаю и прощаю грехи твои.
— Отец мой, — сказала Мари спокойным голосом, — теперь у меня нет отца кроме Бога, нет матери кроме церкви, нет детей — кроме неимущих. И вот я отдаю свое достояние им и церкви, а сама посвящаю себя Богу:
Такая решимость молодой, прекрасной и некогда непорочной женщины тронула старца.
— Хорошо, дочь моя, — сказал он, — но утвердилась ли ты в этой мысли?
— Да, отец мой.
— Подумай, этот обет дается навеки!
— В этой жизни нет ничего вечного, и потому-то я хочу приготовить себя для вечной жизни в другом мире.
— Подумай, однако, с этого дня жизнь твоя должна принадлежать Богу.
— Она продлится недолго, быть может!
— Ты сомневаешься в его прощении?
— Я надеюсь на его милосердие.
— Хорошо, дочь моя! Бог принимает тебя, а я, служитель его, не только разрешаю, но и благословляю тебя на этот подвиг. Иди с Богом.
Он вышел из исповедальни, взял руку Мари и сказал ей:
— Иди с миром, дочь моя; последний день твоей свободы Бог озарил лучезарным светом солнца; иди, помолившись ему в храме, удивляться ему среди его творений! Я же предупрежу настоятельницу монастыря «Зеленая долина», основанию которого ты же помогла и который теперь отблагодарит тебя за это благодеяние. Когда ты намерена войти в него?
— Я бы хотела завтра, в этот же час.
— С Богом, дочь моя! — И, взглянув с улыбкой кротости на бедную Мари, священник удалился.
Мари взяла Марианну и отправилась с ней в пансион г-жи Дюверне. Там еще более она не заметила какой-либо перемены. Войдя туда, Мари спросила мадам Дюверне. Начальница пансиона не узнала своей воспитанницы.
— Вы не узнаете меня, — сказала ей Мари. — Впрочем, неудивительно, страдание так изменило меня! Я — Мари д’Ерми.
— Мари! — воскликнула мадам Дюверне. — Да, да, я узнаю вас теперь. Но зачем этот глубокий траур?
— Тройной: по отцу, мужу и дочери.
— Все трое умерли?
— Все, — отвечала Мари.
— Бедная женщина! И вы вспомнили о нас среди ваших несчастий! Благодарю и люблю вас за это еще более прежнего, дитя мое.
— Я пришла попросить вас…
— О чем, дитя мое?
— Дать мне на эту ночь ту самую комнату, которую я некогда занимала, а Марианне — занимаемую Клементиной, согласны ли вы?
— С удовольствием, и хотя они заняты, но я прикажу их очистить. А завтра вы уедете от нас?
— Завтра я покидаю свет и посвящаю себя Богу.
— Таков обет ваш?
— Да.
Мадам Дюверне не нашла что возразить. Она поняла, что печаль Мари была сильнее, нежели она воображала. Потом, взяв за руку свою питомицу, мадам Дюверне повела ее в бывшую ее комнату.
Ту же мебель, то же зеркало, ту же кровать увидела Мари, и недоставало только портрета ее матери, чтобы довершить впечатление прошлого.
Взрослая девушка стояла у окошка, кидая за окно хлебные крошки, и была до того углублена в свое занятие, что не обратила внимания на вошедших.
— Мадемуазель, — сказала ей Мари, — теперь вы занимаете эту комнату?
— Как видите, — отвечала, улыбаясь, молодая девушка.
— Я попросила бы вас уступить мне ее на сегодня. Некогда эта комната была моей, тогда я имела счастье быть пансионеркой, она полна для меня отрадных воспоминаний, и потому-то я хочу провести последнюю ночь между ними…
— Как! — возразила молодая девушка. — Вы жалеете о проведенных здесь годах?
— И даже очень! — отвечала Мари, поднимая глаза к небу.
— А я так только и думаю, как бы поскорее выйти отсюда. Слава Богу, впрочем, август месяц недалеко — и я скоро увижу свет. Говорят, он чудо как хорош?