— Я ждал вас, панна Зофья.
Она ничего не ответила и торопливо пошла по тротуару, так тесно прижимаясь к стене костела, что даже испачкала шубку. Стараясь ни на кого не глядеть, она все же заметила, что прохожие начинают обращать на них внимание. Он неотступно шел рядом с ней, как-то странно пошатываясь, и так же громко продолжал говорить:
— Клянусь вам, панна Зофья, я целый час простоял у костела… Меня поджидает веселая компания, но я все бросил ради того, чтобы увидеть вас… Уверяю вас, панна Зофья!.. Ведь красивее вас девушки нет во всем Онгроде!..
Лицо девушки покрылось густым румянцем, и она, еще теснее прижимаясь к стене, ускорила шаг и с трудом произнесла:
— Оставьте меня в покое, пан Михал, уйдите от меня… пожалуйста, уйдите… пожалуйста…
По пылавшему лицу ее текли слезы; всеми силами стараясь удержать их, она быстро моргала ресницами — и вдруг увидела, что спутник ее бьет себя в грудь большой красной пятерней.
— Будь я проклят, — кричал он, — пусть меня гром разразит на этом месте, если я способен причинить вам хоть какое-нибудь зло, панна Зофья… Я люблю вас, люблю больше жизни, панна Зофья, вы мне дороже всего на свете…
Такое признание в любви, высказанное хриплым голосом на улице среди бела дня, в присутствии целой толпы, вызвало громкий смех у стоявших поблизости свидетелей. Панна Зофья, как затравленный заяц, круто повернула и побежала назад к костелу, надеясь, что ее защитят там родные. Увидев, однако, что Зося бежит от него, Михал схватил ее за руку.
— Эге! — закричал он. — Убежать от меня не удастся. Ей-богу, не пущу! Это еще что! Разве я не имею на тебя никаких прав? Ведь я твой любовник, а ты моя любовница. Мы уже перед богом муж и жена! Если ты вздумаешь убежать, я убью тебя… Клянусь богом, убью… Ты моя, и никто не может нас разлучить… Если даже какой-нибудь генерал или князь посягнет на тебя, я не позволю… Убью, а не позволю… Как собаку убью!..
Красной пятерней он то колотил себя в грудь, то с угрозой потрясал ею в воздухе и кричал все громче, а девушку, изо всех сил старавшуюся вырваться от него, не отпускал. Окружавшая их толпа все росла — одни издевались над пьяницей, другие жалели девушку или подтрунивали над ней. Кто-то громко звал полицейского, и тот уже спешил через площадь к толпе, откуда неслись мужские и женские крики. Перепуганная Зося тоже кричала, вырывалась и громко плакала. Но раньше, чем подоспел полицейский, явился мастер Хлевинский, и, ошеломленный, возмущенный, красный, как пион, он растолкал толпу, отбросил ударом в грудь пьяного и инстинктивным движением, словно желая заслонить дочь от любопытных глаз, укрыл ее голову и плечи полой своей бараньей шубы. Тут подоспела и тучная, запыхавшаяся, испуганная жена мастера и, как наседка, защищающая своего цыпленка, бросилась к дочери, безудержно рыдавшей на плече у отца. Две старшие сестры, младшая сестренка и братишка в гимназическом мундире окружили ее тесным кольцом. Хлевинский, расстроенный до слез, обратился к толпе, все еще глазевшей на них.
— Эх вы, скоты этакие! — крикнул он. — Неужели никто из вас не мог защитить девушку, попавшую в такую беду!