– Спасибо, что доставили сообщение, – ослепительно улыбнулась я. Он нахмурился.
– Вы можете отбросить фальшивую доброжелательность.
Мои брови взлетели вверх.
– Я вовсе не притворяюсь. Мне тоже нелегко, но какой прок от враждебности?
Он закрыл дверь нашей спальни и широко зашагал по коридору. Я побежала следом, догоняя его.
– Вам нравится нас ненавидеть?
– Вы больше не великая княжна. Я не обязан ни разговаривать с вами, ни отвешивать поклоны.
Мое лицо вспыхнуло.
– Я все еще человек. Не жду ни бесед, ни реверансов, лишь немного обычной вежливости.
– Вы и ваша семья разрушили нашу страну! – воскликнул он, остановившись посреди коридора. – Единственной задачей вашего отца была забота о людях. А он даже едва знал их. В своих золотых залах и дворцах вы даже не представляли, что сделали с народом России.
Я не сразу сообразила, что ответить. Аргументов не находилось. Меня воспитывали иначе. Да, мы редко бывали среди простых людей, но я знала папу. Чувствовала его сердце. Видела, как Ольга и Татьяна помогали солдатам. Я знала о любви нашей семьи к людям. Разве они не понимали, что мы их любим? Неужели они никогда не думали об этом?
Внезапно мне захотелось узнать историю Заша. Он не враг – просто растерянный парень, не понимавший меня. И я не понимала его.
Я потянулась к его руке, и свернутый корсет упал на пол.
– Тогда расскажите мне. Я хочу понять.
Он отшатнулся, казалось, застигнутый врасплох моим ответом:
– Уже слишком поздно. Просто… просто выполняйте наши приказы и прекратите… перестаньте со мной разговаривать.
Я подобрала корсет и последовала за ним в гостиную. Я хотела понять, почему он так думает. Он ошибался насчет нас. Мы спали на походных кроватях, сами стелили себе постели, носили простую одежду и обожали Александровский дворец, наполненный деревянной мебелью и предметами первой необходимости, а не золотые стены Екатерининского. Родители воспитывали нас в любви к семье, а не к роскоши.
Папа не хотел, чтобы ему вернули трон. Все, чего мы жаждали, – получить свободу и построить где-нибудь в селе небольшой дом. Но я решила, что Заш не поверит в это, как не поверил в искренность моей доброты.
Первое письмо Марии ударило по нашей семье, как лезвие топора по деревянной колоде.
Мы не в Москве.
Папу не судили.
Они отдали нас большевикам.
Я уставилась на строчки, челюсти свело, горло перехватило, словно я умудрилась проглотить пельмень целиком. Они не отдали папу под суд? Они не отправили нас в новый тихий дом. Вместо этого…
– Что там написано? – повис в вопросе Алексея вязкий страх. Он прочел по выражению моего лица: что-то не так. Я даже не пыталась это скрыть. Только не от брата. Он оставался слаб – еще больше худел и даже не мог ходить самостоятельно. Я старалась не злиться на него за его болезнь.
В том не было его вины, но все же именно он удерживал нас взаперти в этом тобольском доме.
В ловушке ожидания. Сомнений.
Всеми брошенных.
– Большевики. – Мои губы шевелились, но голос сопротивлялся, как будто произнести это вслух означало бы воплотить написанное в реальность. – Никакого суда не было. Они… они передали их – нас – большевикам. Хотят выслать из страны.
Врагам. Тем, кто желал нашей смерти.
Дрожащей рукой я передала ему письмо.
Если я прочла ровно столько, сколько могла выдержать, то Алексей просматривал все письмо, и его глаза расширялись с каждой строкой. Но он не останавливался. Он прорывался сквозь залпы обжигающих слов, несмотря на ожоги в наших сердцах. И заполнял пробелы, озвучивал то, что я прочитать не смогла – не хватило смелости. Каждое предложение словно неотвратимо раскачивало маятник и било наотмашь.
Тик.
– Они в Екатеринбурге.
Так.
– Их отправили поездом.
Тик.
– По прибытии их обыскали.
Так.
– Мы должны следовать…
Его голос затих, а взгляд опустился на ноги. На электротерапевтические аппараты. Словно вызванный страхом, из его груди вырвался кашель: сухой, хрипящий, сгибающий его тело узловатой рукой.
Я не знала, как подбодрить брата. Я не могла его исцелить. Большевики уже не просто были нашей охраной – теперь мы принадлежали им.
Алексей не был готов к путешествию.
Изгнание убьет его.
Корсет впивался в кожу, но я понимала – как и с любой парой новых туфель или тяжелым ожерельем – мне придется терпеть это неудобство. Нужно терпеть, ведь я не собиралась слишком часто снимать нижнее белье, отягощенное драгоценными камнями.