Я подбежала к ним, стараясь унять сердцебиение. Он не придет сюда. По крайней мере не сейчас. Я рылась в его вещах, разворачивая каждую рубашку, выворачивая каждый носок, ломая ногти еще на одних карманных часах, разрезая большой палец тонкими страницами дневника.
Никакой матрешки.
Никакой матрешки.
Никакой матрешки.
Впервые я подумала о том, что могу потерпеть неудачу. Подвести папу, подвести свою семью. Отец сказал, что игрушка может стать нашим спасением.
Без нее мы, возможно, погибнем.
Я наспех уложила вещи Юровского, глаза застилала паника. Нет. Нет. Нет. Где же она? Кто ее взял?
Идей больше не осталось.
Я вернулась в главную комнату, придавленная тяжестью поражения. Не могла смотреть Юровскому в глаза. Заш погрузил наши вещи в экипаж, который должен отвезти нас на вокзал Тюмени. Мое сердце замирало каждый раз при воспоминании о том, что мы едем в Екатеринбург. Город между привычной и дикой Россией, который гнездится в Уральских горах и является домом для самых суровых русских.
И вряд ли сможет стать домом для нас.
Я надела длинное серое пальто, путешествовавшее вместе со мной из Петербурга в Тобольск, а теперь и в Екатеринбург. Стянула пояс до такой степени, что он сжал все мои чувства, затаившиеся внутри. Ольга порхала по комнате в поисках каких-либо неупакованных вещей, о которых мы могли забыть. Видела ли она все нити жизни, которые мы оставляли позади? Груды воспоминаний, к которым мы никогда не вернемся? Сияние надежды, от которого мы отказывались?
Ее пристальный взгляд остановился на мне, и глаза сестры потеряли тревожную деловитость, взор смягчился. Она подняла руку, и я вдруг почувствовала себя маленькой сестренкой. Той малышкой, что стояла в толпе, потерявшаяся. Неудачница. Я неуверенно подошла к ней и взяла за руку, желая сказать, что подвела папу, но пока не в силах признать этот факт.
– Узы наших сердец… – прошептала она.
– …охватывают километры, память и время, – закончила я.
Мы прошли мимо Юровского к тарантасу – деревенскому безрессорному экипажу, который должен был отвезти нас на вокзал. Руки коменданта заняли угрожающее положение – одна на кобуре пистолета, другая на ремне маленькой сумки, в которой лежал приказ отправить нас в Екатеринбург. Он вытащил карманные часы, следя за секундами, дабы убедиться, что мы будем изгнаны вовремя.
Татьяна вошла в экипаж вместе с доктором Боткиным и Харитоновым – ее собственная охрана из большевиков заполняла свободное пространство в тарантасе. Мы надели меховые шапки-кубанки и пригнули головы под проливным дождем.
Я коснулась живота, стремясь притронуться к выступам драгоценных камней, чтобы подавить печаль. Напомнить себе, что я на каждом шагу бросаю вызов большевикам. Пальцы Ольги теребили висевший у нее на шее медальон с фотографией солдата, которого она выходила во время войны и в которого влюбилась.
Алексей уже сидел в экипаже, сжимая в руках коробку с игрушечными солдатиками, словно это была последняя верная ему армия.
Мы цеплялись за воспоминания – хорошие воспоминания. Маленькие утешения и победы.
Когда мы забрались в экипаж и устроились рядом, достаточно близко, чтобы образовать одеяло из греющих друг друга тел, с Алексеем, сидевшим напротив нас под одеялом настоящим, я позволила себе проследить взглядом за Юровским. Тот забирался на сиденье рядом с кучером, подняв воротник пальто, чтобы защититься от дождя.
В голове у меня гудело, пока я пыталась собрать головоломку.
Ольга сжимала ожерелье, чтобы убедиться в его сохранности. Алексей держал свою коробку с игрушечными солдатиками на коленях. Я прижала ладонь к корсету, чтобы проверить драгоценности. А Юровский… Юровский держал свою сумку так же, как и мы, – как если бы в ней было что-то ценное.
Например, волшебная матрешка.
Экипаж дернулся и тронулся с места. Моя печаль улетучилась. Юровский для равновесия положил руку на маленькую перекладину на краю сиденья, оставив сумку качаться свободно. Она болталась взад и вперед в темпе качающейся повозки, проезжавшей через Тобольск, и скользила по мокрому от дождя боку тарантаса. Он в любой момент мог положить ее на колени.
Я толкнула ржавый оконный замок костяшками пальцев. Щеколда высвободилась, и окно кареты со скрежетом опустилось.
– Настя! – Ольга потянулась ко мне, но я не обратила на нее внимания. Нерешительность мешала слишком многим чертенятам, лишая возможностей. Я не собиралась колебаться.
Ради папы.
Ради моей семьи.
И, честно говоря, для собственного удовольствия от победы над врагом.