Столыпин планировал создать бессословные волостные, уездные и губернские земства, выбираемые на основании низкого имущественного ценза, и восстановить общий мировой суд. Для рабочих он предусматривал введение страхования по болезни, инвалидности и старости, запрет использования женского и детского труда на подземных и ночных работах. Предполагалось также ввести всеобщее начальное образование и принять ряд вероисповедных законов, облегчающих переход из одной конфессии в другую. Эти реформы должны были открыть крестьянам-собственникам двери в органы местного самоуправления, дать им современную судебную систему, ослабить господство на местах дворян в лице земских начальников и предводителей дворянства.
К 1915 году из общины вышло три миллиона человек — примерно 26 процентов крестьянских хозяйств; сейчас это оценивается по-разному: и как успех, и как провал главного дела жизни Столыпина. Выходили из общины прежде всего те, кто хотел продать землю, как поступили более миллиона хозяев. В хуторские фермерские хозяйства к началу войны превратилось только 200 тысяч (два процента) дворов.
Столыпин рассчитывал осуществить свои реформы за 20 лет. Но слишком самостоятельным премьером были недовольны царь и его окружение, поскольку, по их мнению, в стране уже наступило «успокоение»; в Думе против него выступили и левые, и правые: первые видели в его политике защиту помещичьей собственности, вторые — покушение на своё господство в деревне. В итоге все эти законопроекты не были реализованы; в 1912 году, уже после смерти Столыпина, были приняты в урезанном виде законы о страховании рабочих от несчастных случаев и по болезни. Сам Столыпин признавал: «...поддержат... чтобы использовать мои силы, а затем выбросят за борт». Так и случилось: он уже ждал отставки, когда в 1911 году был убит террористом при не выясненных до конца обстоятельствах.
Николай спокойно воспринял известие о гибели премьера и наиболее талантливого защитника монархии. В последние годы царствования в его окружении остались только те люди, которые безропотно выполняли его волю, подобно премьеру И. Л. Горемыкину, говорившему: «Верноподданные должны подчиняться, какие бы ни были последствия». При этом особого доверия к кому-либо из них император не испытывал и легко расставался с теми, кто служил ему в течение многих лет. Застенчивому от природы Николаю II было тяжело спорить, доказывать правоту собственных взглядов. Ему было проще «обойти» сложный вопрос, а затем заставить сделать так, как он хотел. Этот неглупый, образованный и воспитанный человек, похоже, не обладал способностью просчитывать последствия своих действий дальше, чем на один шаг, и не любил советников умнее и сильнее себя; обнаружившиеся просчёты и поражения он встречал с несокрушимым фатализмом: «На то, значит, воля Божия».
Внешне страна как будто осталась прежней. Царь отмечал торжественные юбилеи — двухсотлетие Полтавской (1909) и столетие Бородинской (1912) битв; трёхсотлетие династии (1913) — и полагал, что всё вернулось на круги своя и он любим верным народом. В незыблемости его «священных» прав его убеждали собранные толпы народа, верноподданная пресса, представители черносотенных организаций — и он верил, потому что по-другому никогда не мыслил.
В 1907 году глубоко религиозный император повелел отложить созыв Поместного собора Русской православной церкви «ввиду переживаемого ныне тревожного времени» и распустил Предсоборное присутствие, которое осмелилось поставить вопрос об освобождении Церкви от бюрократического контроля и восстановлении патриаршества. В итоге многие церковные иерархи видели возможность освобождения только в падении или ограничении монархии в России. Даже относительно послушная Государственная дума третьего созыва вызывала у царя раздражение. Осенью 1913 года он вместе с министром внутренних дел Н. А. Маклаковым подготовил планы нового государственного переворота с роспуском Думы и дальнейшим превращением её в законосовещательное учреждение.
Но «успокоение» было кажущимся. Два с половиной предвоенных года были наполнены острейшими международными и внутриполитическими коллизиями. Буквально у порога России отполыхали итало-турецкая и две Балканские войны. В 1912 году были предотвращены попытки поднять восстание на судах Балтийского и Черноморского флотов, произошло восстание солдат в Ташкенте. В юбилейном 1913 году в России бастовало около двух миллионов рабочих, а первая половина 1914-го уже напоминала 1905-й — бастовало более миллиона человек. В знак солидарности со стачкой бакинских рабочих встали предприятия столиц и других городов. После расстрела митинга на Путиловском заводе в Петербурге началась всеобщая забастовка, появились баррикады.
Приходилось увеличивать охрану царской семьи. Ещё в 1907 году Сводно-гвардейский батальон превратился в Собственный его императорского величества сводный пехотный полк из девятисот человек. Его команды постоянно сопровождали государя. Каждый раз, когда царская семья выезжала в Царское Село, производился самый тщательный осмотр дворца, парка и всех помещений. В спальне Александровского дворца на ночном столике была укреплена тревожная кнопка вызова офицеров охраны (дежурная комната находилась под спальней); ещё одна находилась в кабинете на письменном столе. А в дневниковых записях Николая II — всё то же: с кем завтракал и обедал, какая стояла погода, кто из министров был с докладом...
В «верхах» надеялись, что назревавшая война может разрешить внутренние проблемы. Но в феврале 1914 года бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново в адресованной Николаю II записке доказывал, что в случае неудачного хода войны с Германией «социальная революция, в самых крайних её проявлениях, у нас неизбежна»:
«...все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнётся яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социа-диетические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала чёрный (земельный. — И. К.) передел, а засим и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побеждённая армия, лишившаяся к тому же за время войны наиболее надёжного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским устремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишённые действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддаётся даже предвидению»78.
В марте 1914 года Николай и Александра Фёдоровна приехали в любимую Ливадию; опять начались пешие прогулки по берегу моря, теннис, поездки на «моторах». «Весна в горах ещё продолжалась. Видели в цвету сирень и глицинии», — записал царь 23 мая. Отдых был прерван визитом в Румынию, после которого 5 июня царь вернулся в столицу, не подозревая, что этот «отпуск» был последним. 12 июля после объявления Сербии австро-венгерского ультиматума состоялось заседание Совета министров под председательством самого Николая II. Министры были единодушны в нежелании кровопролития, поскольку опасались внутренних проблем. В конце заседания царь вновь поставил вопрос о роспуске Думы и превращении её в законосовещательный орган. Все присутствующие, кроме инициатора этого предложения Маклакова, возражали; министр юстиции И. Г. Щегловитов сказал императору, что в случае принятия такой меры считал бы себя изменником. Николай II счёл, что, «очевидно, вопрос надо оставить».
Он тоже боялся войны — сказал министру иностранных дел С. Д. Сазонову: «...это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей». Царь пытался передать спор Сербии и Австро-Венгрии на рассмотрение Гаагского трибунала, но безуспешно. А после объявления мобилизации начальник Генерального штаба генерал Н. Н. Янушкевич отключил телефон, опасаясь, что государь отменит принятое решение.