Контроль «сверху» Пётр дополнял наблюдением «снизу». В 1713 году государь впервые обязался лично принимать и рассматривать доносы и призвал подданных «без всякого б опасения приезжать и объявлять... самим нам» о «преслушниках указам» и «грабителях народа». За такую «службу» доносчик мог получить имущество виновного, «а буде достоин будет — и чин». Рассчитывать на такой карьерный взлёт могли все, «от первых даже до земледельцоф». Поощряя практику доносительства, в следующем году царь указом от 23 ноября во всеуслышание пригласил неизвестного автора подмётного письма «о великой ползе его величеству и всему государству» явиться к нему за наградой в 300 рублей — огромной по тем временам суммой. Однако в ответ хлынула волна устных и письменных обращений, разобрать которые по существу не хватало рук. Поэтому очередной собственноручный указ Петра от 25 января 1715 года выразил разочарование царя: «воровские и раскольнические» письма были наполнены различными «измышлениями» и неуместной критикой властей, а авторы истинно важных доношений так и не решались явиться за наградой. Отныне предписывалось подмётные письма сжигать, не вскрывая. Однако при этом указ убеждал: «Нет в доношениях никакой опасности», — и приводил достойные примеры для подражания — царских фискалов, доносивших «не точию на подлых, но и на самыя знатныя лица без всякой боязни».
Донос стал для власти источником информации о реальном положении вещей, а для подданных — единственным доступным путём свести счёты с влиятельными обидчиками. Можно представить, с каким «чувством глубокого удовлетворения» обыватели сочиняли бумагу (а чаще по неграмотности объявляли «слово и дело»); в результате воевода или офицер, а то и бедолага-сослуживец могли угодить под следствие. «По самой своей чистой совести, и по присяжной должности, и по всеусердной душевной жалости... дабы впредь то Россия знала и неутешные слёзы изливала», — захлёбываясь от восторга, доносил подьячий Павел Окуньков на соседа-дьякона: тот «живёт неистово» и «служить ленитца».
Импульсивный царь мог даже лично сдать в застенок нового «клиента». В день его рождения, 30 мая 1724 года, сын купца Гостиной сотни из Серпухова Афанасий Шапошников оказался рядом с императором на службе в церкви Преображенского, где от души поднёс ему три украшенных цветными лентами калача. Царь принял подарок, а приглянувшегося ему молодого купца пригласил в Лефортовский дворец и посадил с собой обедать. Но за столом осмелевший молодец позволил себе спросить: «Есть ли польза в том употреблении табаку?» — и рассказал, как сам пробовал курить и нюхать табак, но «пользы не нашёл, кроме греха». В ответ император «изволил рас-смеятца и сказал ему: “Не рыть бы де тебе, Афонасей, у меня каменья”», — а после трапезы внезапно подошёл к гостю, «изволил ударить ево тростью дважды и указал взять ево под караул». Незадачливый детина последовал за Петром из Москвы в Петербург уже в качестве «колодника» и просидел в Тайной канцелярии вплоть до самой смерти государя.
Ответом на искренний поступок простолюдина стала величайшая милость — возможность посидеть за царским столом и побеседовать с государем. Будь Пётр в другом расположении духа — как знать, возможно, и сложилась бы карьера ещё одного петровского «птенца». Но «отеческая» угроза неразумному подданному внезапно перешла в собственноручную расправу с отправкой гостя «под караул». В этом крохотном эпизоде, случившемся на фоне коронационных торжеств, наглядно проявились не только характер и образ действия самого Петра, но и методы его реформ, в одночасье возносившие людей к вершинам власти и могущества и безжалостно свергавшие их оттуда в небытие. Фортуна Петровской эпохи была капризна и жестока.
Капитализм из-под палки
При отце Петра железо в Россию ввозилось из Швеции, ружья — из Голландии, да и сам он ещё несколько лет после Полтавской баталии вынужден был закупать оружие за границей. Но в первой четверти XVIII века в стране произошёл резкий скачок в развитии мануфактурного производства: к 1725 году количество мануфактур увеличилось в разы, появились новые отрасли: табачное, полотняное, шёлкоткацкое, хлопчатобумажное производства. В России впервые стали писать на отечественной бумаге; в украинской Ахтырке открылась первая табачная мануфактура, а в только что основанном Петербурге — шпалерная (гобеленовая). Появились даже игральные карты отечественного производства. Окрепли уральские металлургические заводы: выпуск их продукции вырос в пять раз; по этому показателю Россия заняла третье место в мире. Выплавка чугуна за четверть века увеличилась со 150 тысяч до 800 тысяч пудов. В 1724 году был издан указ о продаже железа с казённых заводов на внешнем рынке.
Вырос настоящий «военно-промышленный комплекс»: крупные (на некоторых было больше тысячи работников) предприятия — Тульский и Сестрорецкий оружейный заводы, Адмиралтейская верфь, Петербургский литейный двор, Хамовный, Канатный, Суконный, Портупейный, Шляпный дворы и другие мануфактуры — смогли вооружить, одеть и экипировать армию, оснастить и снабдить всем необходимым флот.
С 1702 года стали массово призываться иностранные специалисты — ремесленники, офицеры, учёные, в контракты которых включалось требование «учить русских людей без всякой скрытности и прилежно». Выгодные условия привлекали мастеров, к неудовольствию правительств их стран. «Вечером я явился в мастерскую в сопровождении Пэрсона, моего секретаря, и четырёх слуг; мы большую часть ночи провели в разрушении материалов и инструментов», — докладывал в Лондон в июле 1705 года английский посол Чарлз Уитворт о ночном погроме, произведённом им в московском отделении британской Табачной компании. Дипломат по поручению своего правительства уничтожал секреты «скручивания», крошения и прессования табака, поскольку русские власти отказали компании в монополии на торговлю и собирались завести свою мануфактуру, сманив на неё английских мастеров. Вслед за специалистами «импортировались» организационноэкономические формы: в России впервые появились акционерные общества («кумпании») и биржа. На смену серебряной копейке пришли золотой червонный, серебряные рубль и полтинник и медная мелочь.
Основанные казной предприятия передавались в частные руки с беспроцентными ссудами и другими льготами. Так, в 1717 году по царскому указу его приближёнными Ф. М. Апраксиным, П. А. Толстым и П. П. Шафировым была учреждена шёлковая компания, получившая из казны 36-тысячную субсидию, землю и здания (стоимостью 45 500 рублей), право беспошлинной продажи своих изделий в течение пятидесяти лет, свободу от податей и постойной повинности. Даже привезённый казённым караваном китайский шёлк царь повелел отдать новоявленным фабрикантам бесплатно, «дабы оная фабрика размножилась» (он мечтал развернуть в России мировой центр производства шёлковых тканей из доставляемого с Востока сырья).
Ближайший друг Петра I Александр Данилович Меншиков стал хозяином кожевенных, винокуренных, парусных, стекольных, поташных, кирпичных предприятий, рыбных, салотопных, солеваренных промыслов, пильных мельниц, рудников. Одни он эксплуатировал сам, другие сдавал в аренду своим или чужим крестьянам, купцам, посадским людям, вёл ростовщические операции. В Москве светлейший князь скупал лавки, харчевни, погреба, торговые места и сдавал их на оброк мелким торговцам. В только что основанном Петербурге он первым догадался завести доходный дом. Огромные прибыли принесли казённые подряды, в которых он участвовал с помощью подставных лиц. Тем же занимались и другие администраторы.
Берг-привилегия (1719) разрешала всем без исключения подданным разыскивать залежи полезных ископаемых и строить заводы даже на частных владениях при уплате хозяину земли у32 дохода. В духе политики «меркантилизма» (вмешательства государства в хозяйственную жизнь с целью накопления в стране денег) поддерживался активный торговый баланс (превышение экспорта над импортом), а протекционистские меры были направлены на покровительство отечественной промышленности, увеличение экспорта готовой продукции и уменьшение импорта сырья.