Питербурхом, и для сей куриозы посылаю вам оных фрукъ-тов...» В июне 1724 года император, восторгаясь своей новой столицей, не мог удержаться от того, чтобы не сказать супруге, как тоскует по ней: «...как дитя в красоте растущее, и в огороде повеселились; толко в полаты как войдёт, так бежать хо-четца — всё пусто без тебя».
Екатерина до конца жизни оставалась неграмотной, но её письма царю, даже будучи написаны рукой канцеляриста, до некоторой степени передают установившуюся в семье атмосферу добродушно-грубоватого подтрунивания. «...Вчерашнего дня, — сообщала она супругу из Ревеля в июле 1714 года, — была я в Питер Гофе, где обедали со мною 4 ковалера, которые по 290 лет. А именно Тихон Никитич, король Самояцкой, Иван Гаврилович Беклемишев, Иван Ржевской, и для того вашей милости объявляю, чтоб вы не изволили приревновать».
Супруга постоянно просила царя «уведомить о состоянии своего дражайшего здравия», жила его интересами и бедами; всегда старалась поздравить с памятными датами — днями сражений при Лесной, Полтаве или Гангуте, — и сама отмечала их в его отсутствие; например, в июле 1719 года она сообщала: «...про здоровья ваше ели и венгерское пили, и при том сама палила трижды из пушек», — но при этом напоминала и о датах их совместной жизни: дне своего рождения (5 апреля) или дне свадьбы. Так же, как Пётр, Екатерина подшучивала над не всегда смешными «оказиями»: «...шёл он бедненкой (подвыпивший француз-садовник. — И. К.) ночью чрез канал, сшолся с ним напротив Ивашка Хмелницкой, и каким-та побытом с того мосту столкнув, послал на тот свет делать цветников». Она регулярно информировала мужа о здоровье и поведении детей и особенно о наследнике Петре Петровиче, который, как она считала, в двухлетнем возрасте обнаруживал любезные родительскому сердцу склонности. «...Оной дорогой наш шишечка часто своего дражайшаго папа упоминает и при помощи Божии во своё состояние происходит и непрестанно веселитца мунштированьем салдат и пушечною стрел-бою», — сообщала супруга государю в августе 1718 года, через полтора месяца после смерти царевича Алексея.
Екатерина ценила заботу мужа и его подарки: «Особливо благодарствую за присланные кружива брабанские, которые я також в целости получила. А что изволили вы милостиво ко мне писать, чтоб прислать обрасцы, какие мне ещё надобны кружива; и хотя я и не хотела тем утрудить вашу милость, однако ж при сём образец посылаю и прошу против оного приказать зделать на фантанжи, толко б в тех круживах были зде-ланы имяна ваше и моё, вместе связанные».И конечно же она тоже стремилась порадовать вечно находившегося в дороге Петра подарками — посылала «кафтан, два камзола, штаны, партупей; дай Боже, на здравие носить», «полпива и свежепро-солённых огурцов», «помаранцов и других овощей и венгерского вина», «винные ягоды и дыни из нашего огорода», «фиги», «здешнева огорода фруктов», цитроны и «аплицины», «яблоки и орехи свежие», селёдку Чаще всего среди её презентов были любимое царём вино «венгерское крепкое и сладкое» и водка — «крепыша шесть бутылок», «крепыша несколко бутылок» или «крепиша три фляши». Пётр спешил отдариться соответственно. «Посылаю к вам вина бургонского 7 бутылок, да другово красного 12 бутылок. Дай Боже вам здорово пить!» — писал он с дороги из Астрахани в Петербург в декабре 1722 года.
Екатерина не забывала о том, как она стала царицей, и милостиво прощала Петру его увлечения другими женщинами. Среди них были генеральша Авдотья Ивановна Чернышёва, которую Пётр называл «Авдотья бой-баба», славившаяся красотой княгиня Мария Черкасская, Мария Матвеева, Головкина, Измайлова, княжна Кантемир... Еще одной «метресиш-кой» была камер-фрейлина Екатерины Мария Гамильтон. Когда она наскучила царю, то соблазнила его денщика Ивана Орлова, с которым часто ссорилась и с целью примирения одаривала любовника подарками, в том числе и вещами, украденными у Екатерины. В 1718 году Пётр повелел «девку Марью Га-монтову, что она с Иваном Орловым жила блудно и была от него брюхата трижды и двух ребёнков лекарствами из себя вытравила, а третьего удавила и отбросила, за такое душегубство, также она же у царицы государыни Екатерины Алексеевны крала алмазные вещи и золотые, в чём она с двух розысков повинилась, казнить смертию». Екатерина пыталась заступиться за свою фрейлину, но царь был непреклонен: убитые младенцы, возможно, были его детьми, а этого, как и измены, он фаворитке не простил.
«Також хотя и есть, чаю, у вас новые портомои, однакож и старая не забывает и посылает дюжину рубах и галздуков новых, такьже камзол и шлафрок», — писала Екатерина мужу в Париж из Амстердама в 1717 году. И по поводу отосланной мужем из Спа любовницы (кажется, это была её камер-юнгфера Анна Крамер) не сердилась — но всё же не удержалась от ехидного замечания: «Что же изволите писать, что вы матресишку свою отпустили сюда для своего воздержания, что при водах невозможно с нею веселитца, и тому я верю; однакож болше мню, что вы оную изволили отпустить за её болезнью, в которой она и ныне пребывает, и для леченья изволила поехать в Гагу; и не желала б я (от чего Боже сохрани!), чтоб и галан[т] (любовник. — И. К.) той матресишки таков здоров приехал, какова она приехала. А что изволите в другом своём писании поздравлять имянинами старика и шишечкиными; и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая шишечка на будущей год поспела».
Пётр любил называть себя стариком при молодой жене — и она, как могла, убеждала мужа, что он вовсе не старик, а очень даже импозантный мужчина и это могут подтвердить многие её ровесницы. В июле 1719 года Екатерина писала мужу: «Та-кож изволили означить позавтрешним стариком. Дай Бог мне, дождавшись, верно дорогим называть стариком, а ныне не признаваю, и напрасно затеяно, что старик: ибо могу поставить свидетелей старых посестрей; а надеюсь, что и вновь к такому дорогому старику с охотою сыщутца».
Письма Екатерины и Петра, несмотря на не слишком изысканные шутки, дышат нежностью и теплотой; в них отразилось чувство, связывавшее их больше двадцати лет, о котором свидетельствуют постоянно встречающиеся понятные только им намёки и милые домашние прозвища, выражения беспокойства о здоровье и безопасности друг друга, сетования на тоску в отсутствие близкого человека. «Как ни выйду [в Летний сад], — писала царица, — часто сожалею, что не вместе с вами гуляю». Ответное письмо — «А что пишешь, что скушно гулять одной, хотя и хорош огород, верю тому, ибо те ж вести и за мною — только моли Бога, чтоб уже сие лето было последнее в разлучении, а впредь бы быть вместе» — Пётр написал накануне Гангутского сражения. Екатерина тут же подхватила мысль мужа: «Токмо молим Бога, да даст нам, чтоб сие лето уже последнее быть в таком разлучении», — а затем ещё не раз ожидала «счастливого сюда прибытия» вечно занятого делами Петра.
В Екатерине не было изящества её дочери Елизаветы, интеллекта Екатерины II, но Пётр был без ума от жены: она стала матерью любимых им детей, настоящей заботливой хозяйкой дома, которого у царя раньше никогда не было. Голштинский министр Генинг Бассевич, кажется, подметил главное в их отношениях: «Супруга его была с ним, окружённая, согласно воле монарха, царским блеском, который ему всегда был в тягость и который она умела поддерживать с удивительным величием и непринуждённостью. Двор её, который она устраивала совершенно по своему вкусу, был многочислен, правилен, блестящ, и хотя она не могла вполне отменить при нём русских обычаев, однако ж немецкие у неё преобладали. Царь не мог надивиться её способности и умению превращаться, как он выражался, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею. Они часто путешествовали вместе, но всегда в отдельных поездах, отличавшихся один величественностью своей простоты, другой — своею роскошью. Он любил видеть её всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась».
Лучше, пожалуй, и не скажешь. Екатерина владела редким даром — врождённым тактом и чувством меры. Безграмотная крестьянка смогла естественно играть роль государыни — и не московской боярыни, а светской дамы, пленявшей гостей танцем и беседой; она умела проникнуться интересами мужа, радоваться его успехам и переживать его неудачи.
Сохранившиеся документы петровского двора показывают Екатерину погружённой в хозяйственные заботы дворцового обихода. Царица закупала вина и водку; приобретала заморские колбасы или «чекулад», прибывавшие в Петербург на иностранных судах; приказывала доставить «про государев обиход две тысячи раков больших» или астраханских арбузов и винограда; посылала мужу свежую клубнику и огурчики.