Впрочем, её можно понять, ведь огромное количество времени (порой министры, как видно из журнала заседаний, совещались «с утра до ночи») отнимали всевозможные вопросы финансового управления: проверка счетов, отпуск средств на разные нужды и даже рассмотрение просьб о выдаче жалованья. Позднее на первый план выдвинулись организация и снабжение армии в условиях беспрерывных военных действий в 1733—1739 годах. Кроме того, на протяжении всего времени существования Кабинета министров через него проходило множество сугубо административно-полицейских распоряжений: о «приискании удобных мест для погребания умерших», распределении сенных покосов под Петербургом, разрешении спорных судебных дел и рассмотрении бесконечных челобитных о повышении в чине, отставке, снятии штрафа и т. д.
В Кабинете министров заседали старый канцлер Г. И. Головкин и князь А. М. Черкасский, «человек доброй, да не смелой, особливо в судебных и земских делах». «Душой» же Кабинета министров стал опытнейший Андрей Иванович Остерман. Его не любили, но обойтись без квалифицированного администратора, умевшего проанализировать сведения, сформулировать суть проблемы и предложить пути её решения, не могли. Но для противовеса Остерману после смерти Головкина в состав Кабинета министров последовательно вводились его оппоненты из числа русской знати: сначала Павел Ягужинский (1735), затем деятельный и честолюбивый Артемий Волынский (1738) и, наконец, будущий канцлер Алексей Бестужев-Рюмин (1740). Однако нельзя сказать, что Анна совсем устранилась от дел. Из сохранившегося подсчёта итогов работы Кабинета министров за 1736 год следует, что на 724 указа министров приходятся 135 именных указов императрицы, а на 584 их резолюции на докладах и «доношениях» — 108 «высочайших резолюций».
В 1730-х годах императорский двор стал настоящим учреждением в структуре верховной власти: в его штате имелись 142 чина да ещё 35 «за комплектом»; всего же при дворе состояли 625 человек и 39 «за комплектом». Ежегодно на содержание двора расходовалось 260 тысяч рублей (не считая ста тысяч на конюшню); эта сумма была перекрыта только в 1760 году в связи с возросшими запросами ещё более пышного двора Елизаветы.
Под началом главных чинов (обер-камергера, обер-гофмейстера, обер-гофмаршала) находились фигуры второго и третьего ряда, нередко также со своим штатом; главный кухмистер в генеральском чине командовал армией поваров и поварят, придворный мясник — дворцовой «скотобойней», капельмейстер — «певчими», «компазитером» и оркестром из тридцати трёх музыкантов. Повышение престижа дворцовой службы отразилось в изменении чиновного статуса придворных. При Петре I камергер был приравнен к полковнику, а камер-юнкер — к капитану. При Анне ранг этих придворных должностей был повышен соответственно до генерал-майора и полковника, а высшие чины двора из 4-го класса перешли во 2-й. Придворный круг становился «трамплином» для политической и военной карьеры: будущие министры, генералы и вельможи начинали службу в качестве камер-юнкеров. Место сосланных Долгоруковых заняли назначенный обер-гофмейстером Семён Салтыков, обер-гофмаршал Рейнгольд Левен-вольде; обер-шталмейстером стал сначала Ягужинский, а затем брат обер-гофмаршала Карл Густав Левенвольде.
Министр и придворный историк Екатерины II князь М. М. Щербатов считал царствование Анны своеобразным рубежом в истории императорского двора: «Двор, который ещё никакого учреждения не имел, был учреждён, умножены стали придворные чины, серебро и злато на всех придворных возблистало, и даже ливрея царская сребром была покровенна; уставлена была придворная конюшенная канцелярия, и экипажи придворные всемогущее блистание с того времени возымели. Италианская опера была выписана, и спектакли начались, так как оркестры и камерная музыка. При дворе учинились порядочные и многолюдные собрании, балы, тор-жествы и маскарады».
Так же думали другие современники, отмечавшие «невыразимое великолепие нарядов» и роскошь балов и празднеств. Описание одного из зимних празднеств оставила жена английского консула в России леди Рондо: «Оно происходило во вновь построенной зале, которая гораздо обширнее, нежели зала св. Георгия в Виндзоре. В этот день было очень холодно, но печки достаточно поддерживали тепло. Зала была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья образовывали с каждой стороны аллею, между тем как среди залы оставалось много пространства для танцев <...>. Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лёд и снег — казались чем-то волшебным <...>. В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка, и происходили танцы, аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в праздничных платьях <...>. Все это заставляло меня думать, что я нахожусь в стране фей».
Воспоминания полковника Манштейна, адъютанта фельдмаршала и президента Военной коллегии Миниха, содержат описание образа жизни Анны Иоанновны:
«Обыденная жизнь императрицы была очень правильная. Она всегда была на ногах ещё до 8 часов. В 9 она начинала заниматься со своим секретарём и с министрами; обедала в полдень у себя в комнатах только с семейством Бирон. Только в большие торжественные дни она кушала в публике; когда это случалось, она садилась на трон под балдахином, имея около себя обеих царевен, Елизавету... и Анну Мекленбургскую. В таких случаях ей прислуживал обер-камергер. Обыкновенно в той же зале накрывался большой стол для первых чинов империи, для придворных дам, духовенства и иностранного посольства.
В последние годы императрица не кушала на публике и иностранные послы не были угощаемы при дворе. В большие праздники им давал обед граф Остерман.
Летом императрица любила гулять пешком; зимою же упражнялась на бильярде. Слегка поужинав, она постоянно ложилась спать в 12 часу.
Большую часть лета двор проводил в загородном дворце, выстроенном Петром I в 7 лье от Петербурга и названном Петергофом. Местность этого дворца самая прелестная, на берегу моря: слева виден Кронштадт и весь флот, напротив — берега Финляндии, а направо — вид на Петербург. При дворце большой сад с великолепными фонтанами; собственно строение неважное, комнаты малы и низки.
Остальное лето императрица проводила в летнем дворце в Петербурге; дом довольно плохой постройки на берегу Невы, при нём большой сад, изрядно содержанный...
При дворе играли в большую игру, которая многих обогатила в России, но в то же время многих и разорила. Я видел, как проигрывали до 20 000 рублей в один присест за квинти-чем или за банком. Императрица не была охотница до игры: если она играла, то не иначе как с целью проиграть. Она тогда держала банк, но только тому позволялось понтировать, кого она называла; выигравший тотчас же получал деньги, но так как игра происходила на марки, то императрица никогда не брала денег от тех, кто ей проигрывал.
Она любила театр и музыку и выписала и то и другое из Италии. Итальянская и немецкая комедии чрезвычайно привились. В 1736 г. поставлена первая опера в Петербурге; она была очень хорошо исполнена, но не так понравилась, как комедия и итальянское интермеццо»19.
В этом мире Анна чувствовала себя уверенно — как властная помещица в кругу своей дворни. Именно при дворе решались многие важные вопросы, а императрица обеспечивала верность вельмож выплатами и подарками, намного превосходившими официальное жалованье. Удивлявшая современников роскошь двора требовала немалых расходов. При Анне даже такой вельможа, как А. П. Волынский, которого трудно счесть малообеспеченным, тяготился «несносными долгами» и искренне считал возможным «себя подлинно нищим назвать».