А что если напугать ее, сказать, будто Годунов замыслил худое, – Мария поверит, Мария захочет спасти сына… Нет… Все равно остаются соглядатаи Годунова. Постоянно с царевичем проводит время сын мамки – Осип Волохов… Часто наведывается к царевичу сын дьяка Битяговского… Они узнают подмену и раскроют ее. Их надобно будет перекупить, а это ненадежно.
А главное, зачем все это ему, Романову. Зачем вооружать против брата царя Федора, царенка, который будет любить и жаловать других людей…
План Федора Никитича, должно быть, рождался по ходу дела…
Не трудно было привлечь на свою сторону Нагих. Сразу с двух концов (с одного – ненавистью к Борису Годунову, с другого – нищетой) горели Нагие…
Федор Никитич мог рассказать, что Борис Годунов злоумышляет убить царевича и потому надо, подменив, спасти его, а чтобы обман не раскрылся, убить младенца, который заменит его, лучше, если это сделают близкие царевичу люди, им тоже можно объяснить, что так они спасают царевича, и, конечно, пообещать денег, а потом их тоже надо убрать, надо замутить народ, свергнуть Годунова и тогда и объявить, что Дмитрий жив…
План Федора Никитича (если такой план существовал на самом деле!) позволяет связать воедино сохранившиеся свидетельства, объяснить необъяснимое поведение Нагих, а главное, он вполне мог быть осуществлен в реальной жизни, с той, правда, поправкой, что убивали не Юшку, а настоящего царевича Дмитрия. Впрочем, у Федора Никитича и это должно было быть продумано. Дмитрий на троне ему был не нужен…
Мария Нагая в горячке могла и не догадаться сразу, что подмена не состоялась, поспешила, как и было условлено, обрубить концы, а когда уразумела, что произошло, охваченная отчаянием, начала объявлять убийцами настоящих участников заговора. Братья Нагие, разобравшись, что их подставили, попытались фальсифицировать улики, а потом попробовали взбунтовать Углич, Ярославль, Москву…Мог ли возникнуть замысел подобной комбинации? И у кого он мог возникнуть?
Нагие тут только соучастники, исполнители, жертвы обмана…
Шуйские еще не оправились от нанесенных им ударов, еще не освободились от присмотра, да и простоваты они были для проведения столько изощренной интриги…
Можно возразить, что все это беллетристика и прямых свидетельств, что царевич Дмитрий был убит по проекту Романовых, нет.
Но ведь нет таких свидетельств, как мы говорили, и для обвинения Годунова…
Только слухи…
7Вообще же, не выходя из круга сугубо материалистических представлений, прояснить что-либо в этой исторической загадке трудно.
Вывод комиссии Василия Шуйского о самоубийстве угличского отрока не подкреплялся никакой доказательной базой.
Если царевич упал в эпилептическом припадке на свой ножичек, то где же этот ножичек? Его не нашли…
Кроме того, этот вывод следствия был опровергнут фактом святости царевича Дмитрия, нетлением его мощей, чудотворениями, происходящими от его гроба…Я посылал тогда нарочно в Углич,
И сведано, что многие страдальцы
Спасение подобно обретали
У гробовой царевича доски, —
скажет патриарх Иов в драме A.C. Пушкина «Борис Годунов».
Верил ли сам Василий Шуйский в выводы своего следствия? При Борисе Годунове он утверждал, что царевич зарезался в припадке падучей болезни. Когда Годуновых не стало, утверждал, что решение комиссии было вынесено под давлением Годунова и является ошибочным. И в третий раз, будучи уже царем, Шуйский распорядился перенести святые мощи царевича Дмитрия в Москву, признавая тем самым, что царевич был убит…
И все-таки рассуждения Н.И. Костомарова на эту тему, представляются нам излишне запальчивыми…
«…Можно ли показание, данное будто бы детьми, игравшими с царевичем, о том, что царевич зарезался сам, принимать за искреннее показание этих детей, когда тот, кто передал нам это показание (Шуйский – Н.К.), впоследствии объяснил, что царевич не сам зарезался, а был зарезан? Скажут нам: Василий лгал тогда, когда уничтожал силу следственного дела, но производил следствие справедливо. Мы на это ответим: если он лгал один раз, два раза, то мог лгать и в третий раз; а если он лгал для собственных выгод после смерти Бориса, то мог лгать для собственных же выгод и при жизни Бориса. Все три показания взаимно себя уничтожают, мы не вправе верить ни одному из них…»