Пожав всем руки, Роман уселся напротив Шапиро и сказал:
— Ну вот, я приехал. Таки что ты от меня хочешь?
— Таки я хочу, чтобы ты ознакомился с контрактом и подписал его.
Шапиро перекинул через стол толстую папку, и Роман, с тоской поглядев на нее, сказал:
— Слушай, Лева, иди ты в жопу! Ты хочешь, чтобы я читал этот талмуд? Я забыл буквы. У меня куриная слепота. Я вообще неграмотный. Давай я поставлю крестик где надо, и все.
— Но ты же должен знать, что в контракте!
— Это ты должен знать, а я простой артист. Песни пою. И вникать в эту вашу канцелярско-бюрократическую паранойю не намерен.
— А если я подсуну тебе на подпись контракт, по которому ты станешь моим рабом до скончания твоего, дай тебе бог долгой жизни, века?
— А тогда я скажу своим поклонникам, что мой директор Шапиро — чувствуешь, как звучит эта фамилия? — обманывает меня, а по ночам пьет кровь христианских младенцев. И что будет дальше — представляешь?
— Вот сволочь! — Шапиро засмеялся и посмотрел на Каценеленбогена. — И как с таким работать? Но ведь талантлив, подлец! И народ его любит.
Он посмотрел на папку и сказал:
— Ладно. Можешь не читать. Можешь поверить старому Шапиро.
— Старому? — Роман поднял брови. — Тебе ведь еще и сорока нет.
— Но какие это годы! — Шапиро всплеснул руками. — Год за три! Даже за четыре!
— Ладно, старикашечка, давай ручку. Где тут нужно расписаться?
— Вот здесь и здесь, — Шапиро открыл папку на последних страницах и подсунул ее Роману, — и еще здесь.
Роман поставил три неразборчивые закорючки и бросил ручку на стол.
— Вот так люди попадают в рабство, — вздохнул он. — Между прочим, сколько мне там причитается по этой бумаге?
— А ты бы сам почитал, — усмехнулся Шапиро, — три рубля пятьдесят копеек.
— Сказал — читать не умею! Говори давай!
— А причитается тебе… — Шапиро закатил глаза к потолку. — Сорок пять тысяч убитых енотов.
— Убитых евреев, — поправил его Роман.
— Я же говорил, что он антисемит, — Шапиро развел руками, — а вы не верили.
Леонид Край улыбнулся и сказал:
— Знаем мы таких антисемитов. А потом выясняется, что у него дедушка из Бердичева и фамилия его была Циферблат.
— Мы из Рюриковичей, — Роман задрал нос, — и попрошу!
— Ладно, славянин, — сказал Шапиро, — слушай дальше. Значит, — сорок пять тысяч долларов за запись альбома, за концерт в «Крестах» и за твои права на видеоматериалы с этого концерта. Ты отдаешь их мне. И еще проценты с продажи дисков. Напомню — два диска в одной коробке. Аудио — «Крестный сын» и видео — «Чистое небо над зоной». Твоих тут одиннадцать процентов.
— А сколько коробок? — поинтересовался Роман.
— Два миллиона.
— Это сколько же будет? — Роман нахмурил лоб. — Два миллиона… А диски по… Ну его к черту! Сам посчитаешь. Мне только этой бухгалтерии и не хватает для полного счастья! Потом дашь мне сколько причитается, и все дела.
Каценеленбоген всплеснул короткими ручками и воскликнул:
— Лев, ну как вы можете быть недовольным таким партнером? Это же золото, а не партнер! Видите, он полностью вам доверяет! А это нужно ценить.
— А главное, — Шапиро снова мечтательно закатил глаза, — какой простор для злоупотреблений и для обмана… Сказка!
Край усмехнулся и посмотрел на Романа:
— Здорово у вас тут все… Мне бы такого директора.
— Вот уж нет, — Роман погрозил ему пальцем, — не отдам. А если захочет уйти — так я его закажу.
Он посмотрел на Шапиро и грозно произнес:
— Если ты вздумаешь меня бросить — так не доставайся же ты никому! Твой жирный и холодный труп найдут в Обводном.
— Строг, — засмеялся Каценеленбоген, — но справедлив!
— Ладно, — сказал Шапиро и чинно сложил руки перед собой, — посмеялись, и хорош. Пусть теперь господин режиссер подробно изложит нам концепцию своего высокохудожественного видения.
Он повернулся к Краю, и тот, откашлявшись, произнес:
— Ну что же… Изложить можно. Я даже принес кое-какие заготовки по части видео, — он достал из портфеля коробку с лазерными дисками. — А как тут у вас насчет пива?
— Насчет пива у нас все в порядке, — ответил Шапиро и нажал кнопку на селекторе. — Валюша, принеси-ка нам пивка!
Роман не видел Саню Боровика уже почти целый месяц.
И поэтому, выйдя из офиса Левы Шапиро, он сначала зажмурился, ослепленный ярким солнцем после полумрака прохладного офиса, а потом сел в машину и поехал на улицу Шпалерную, бывшую Воинова, где в невзрачном доме с глухими воротами, выкрашенными в грязно-серый цвет, располагался самый особый и страшный отдел УБОП.
Позвонив в звонок и затем расположив лицо напротив мутного исцарапанного глазка из толстого стекла, он стал терпеливо ждать. За воротами послышались шаги, глазок потемнел, и через несколько секунд низкая железная дверь в воротах со скрипом распахнулась.
— Здоров, артист!
Знакомый Роману дежурный, носивший многозначительную фамилию Мясной, улыбнулся и шагнул в сторону, пропуская Романа внутрь.
— Здоровей видали! — привычно ответил Роман и протянул Мясному руку.
— Твой дружбан у себя сидит, так что ты как раз вовремя, — сказал Мясной, крепко стиснув руку Романа. — Когда новый альбом выйдет? А то все обещаешь, обещаешь…
— Уже скоро, — ответил Роман и напрягся изо всех сил, — вчера закончили запись, так что — теперь уже скоро.
— А рука у тебя крепкая, — одобрительно кивнул Мясной. — Даром что артист!
— А что, артисты обязательно хилыми должны быть? — улыбнулся Роман. — Вон в группе «Пантера» солист бычара какой! С таким не пошутишь.
— «Пантера»? — Мясной нахмурился. — Не слыхал такую.
— Ну, это заграничная группа.
— А я думал, наша… Ладно, топай в дежурку, дорогу знаешь.
Роман кивнул и пошел в другой угол двора, где находился вход в отдел.
За его спиной лязгнул массивный засов, и Роман представил себе, что это, отсекая его от привычной жизни, захлопнулась дверь тюремной камеры. Передернув плечами, он трижды сплюнул через левое плечо и негромко сказал сам себе вслух:
— Ты что же это, суеверным уже стал? Немедленно прекратить!
— Что прекратить? — поинтересовался вышедший из распахнувшейся в этот момент двери рослый бугай в штатском.
— А это я сам с собой разговариваю.
— Так… — Бугай остановился и протянул Роману руку, — значица, популярный артист поехал головой… Ты что же это, нашего Саню огорчить хочешь?
— У нашего Сани, — Роман ответил на осторожное рукопожатие, — тоже в голове тараканы бегают. Ты же, Володя, сам мне рассказывал, что он со своей пушкой разговаривает, как с живой. А я с собой разговариваю, но ведь я же человек — так что все нормально.
— Ладно, — согласился Володя, — будем считать, что тебе еще рано сдаваться на Пряжку.[2]
— Будем, — кивнул Роман и шагнул в дверь.
Сделав ручкой сидевшему за толстым стеклом дежурному, Роман поднялся по лестнице на второй этаж и, подойдя к кабинету, на двери которого был прибит гардеробный номерок с цифрами «11», постучал особым манером.
— Заходи, Ромка, — послышалось из-за двери, и Роман вошел.
За убогим канцелярским столом с обгрызанными углами сидел широкоплечий мужчина с короткой стрижкой и тонким шрамом, пересекавшим левую щеку от виска до подбородка. Этот шрам хоть и украшал мужественное лицо сидевшего за столом Сани Боровика, никакого отношения к его работе не имел и появился еще в юности, когда Саня в первый раз попытался побриться отцовской опасной бритвой.
Саня поднялся и, обойдя стол, пожал руку Романа, а потом притиснул его к своей широкой и твердой, словно кирпичная стена, груди.
— Давненько не заходил, — с улыбкой пробурчал он и, отпустив Романа, снова уселся на шаткий стул.