Но так было тогда, когда ее тайна была никому неизвестна. Сейчас все изменилось. Пенелопа свернулась калачиком на софе и закрыла глаза.
Сейчас все изменилось, но ведь это не подразумевало, что изменилось в худшую сторону, разве не так? Все должно измениться к лучшему. Просто должно. Разве не так?
Колин начал сожалеть о своем решение поехать к брату в своем экипаже. Ему хотелось идти пешком - энергичное использование мышц своих ног, казалось единственно социально приемлемым выходом его ярости.
Но он сознавал, что сейчас время играет очень важную роль, и даже, несмотря на большое движение на улицах, экипаж доставит его к дому в Мэйфер, гораздо быстрее, чем он доберется туда на своих двоих.
Но в экипаже, стены надвигались на него, а воздух казался слишком спертым, и почему эта, богом проклятая, молочная повозка, именно сейчас умудрилась перегородить улицу?
Колин высунул голову наружу, все еще выглядывая из экипажа, хотя они уже начали останавливаться.
– Боже Всевышний, - пробормотал он, оглядывая место действия.
Разбитые бутылки, валялись по всей улице, молоко было повсюду, он не смог бы сказать, кто визжит громче - лошади, которые запутались в своих упряжках, или леди на тротуарах, чьи платья, оказались полностью забрызганные молоком.
Колин выпрыгнул из своего экипажа, с намерением помочь очистить улицу, но очень скоро стало очевидно, что затор на Оксфорд-стрит продлиться, еще, по меньшей мере, около часа.
Он проверил, что о лошадях должным образом позаботились, и сообщил своему кучеру, что пойдет пешком.
Он вызывающе смотрел на лица всех людей, которые проходили мимо него, словно наслаждаясь, когда они испуганно отводили свои глаза, сталкиваясь с такой откровенной враждебностью.
Он почти желал, чтобы один из них сделал комментарий по его поводу, чтобы он мог хоть кого-нибудь отдубасить, и выпустить пар.
Не имело значения, что единственным человеком, которому он так хотел свернуть шею, была Крессида Туомбли; для этой цели мог подойти любой человек.
Его гнев делал его неуравновешенным, неблагоразумным. Совсем не похожим на себя. Но он еще не был уверен, что же произошло с ним, после того, как Пенелопа рассказала об угрозах Крессиды. Это было больше чем злость, сильнее, чем ярость
Это было почти физическим ощущением; это пульсировало в его венах, покалывало его кожу.
Он хотел кого-нибудь ударить.
Он хотел пнуть что-нибудь, стукнуть кулаком об стену.
Он был в очень большой ярости, когда Пенелопа опубликовала свою последнюю колонку. Фактически, он думал, что на свете, не может быть большей злости и ярости.
Он ошибся.
Или, возможно, это был просто другой вид ярости. Кто-то, очень низменный, хотел обидеть женщину, которую он любил больше всего на свете.
Как он мог допустить это? Как он мог позволить этому случиться?
Ответ был прост. Он не мог. Он должен остановить это. Он должен что-то сделать.
После стольких лет легкой жизни, смеха и насмешек над другими, пришло время действовать.
Он огляделся, и с удивлением обнаружил, что он стоит у Бриджертон-Хауса. Забавно, но это здание, больше не казалось ему, его домом.
Он родился и вырос здесь, но теперь, это был дом его брата.
Его дом был в Блюмсбари. Его дом был с Пенелопой.
Его дом был везде, где была Пенелопа.
– Колин?
Он развернулся. Энтони стоял на тротуаре, очевидно, возвращаясь к себе домой, после какого-то дела. Энтони кивнул на дверь.
– Ты собирался постучать?
Колин продолжал безучастно смотреть на брата, только сейчас поняв, что он стоял здесь совершенно неподвижно, Бог знает сколько времени.
– Колин? - с беспокойством, Энтони снова окликнул своего брата.
– Мне нужна твоя помощь.
Это было все, что он должен был сказать.
Пенелопа была почти полностью одета для бала, который устраивала Дафна, когда горничная принесла записку от Колина.
– Данвуд, получил это от посыльного, - объяснила горничная, сделала быстрый реверанс, и покинула комнату, чтобы Пенелопа могла прочитать записку в уединении.
Пенелопа разорвала конверт, и достала оттуда единственный лист бумаги, на которой она увидела красивый и аккуратный почерк, который стал ей так знаком с тех пор, как она принялась за редактирование дневников Колина.
Я приеду на сегодняшний бал сам. Пожалуйста, пойди в дом Номер Пять. Мама, Элоиза, и Гиацинта ждут тебя, чтобы сопроводить на бал в Гастингс-Хаус.
С любовью, Колин.
Для того, кто так хорошо описывал свои путешествия, он совсем не умеет писать записки, подумала Пенелопа с кривой усмешкой.
Она встала, и разгладила прекрасный шелк юбок ее платья. Она выбрала платье ее любимого цвета - зеленого шалфея - в надежде, что это придаст ей храбрости. Ее мать всегда говорила, что когда женщина хорошо одета, она и чувствует себя хорошо. Пенелопа подумала, что ее мать все-таки права. Лишь Небеса знают, как плохо она чувствовала себя добрых восемь лет своей жизни, когда мать сама выбирала ей гардероб.
Ее волосы были убраны в высокую, немного свободную прическу по самой последней моде, которая очень подходила к ее лицу, и горничная даже заплела отдельные пряди (Пенелопа побоялась спрашивать как), так что казалось, что ее прическа переливается ярким красным светом.
Рыжие волосы, конечно, не были самыми модными, но Колин как-то сказал, что ему очень нравится, как они переливаются в свете свечей, так что она решила, что это как раз один из тех случаев, когда она может не согласиться с модой.