И последнее и самое главное, она, наконец-то, могла нормально питаться. Это особенно раздражало, когда она видела количество еды на приемах и вечеринках высшего света. Но девушка, занятая поиском мужа, предполагалось, не может показывать больше, чем аппетит маленькой птички. Это, с радостью подумала Пенелопа (поскольку в данный момент она откусывала просто восхитительно воздушный эклер из Франции), должно быть являлось лучшей возможностью, которая имелась у старой девы.
– Святые небеса, - простонала Пенелопа.
Если бы грех смог принять твердую форму, он без сомнения был бы одним из кондитерских изделий. Предпочтительно с шоколадом.
– Неплохо, да?
Пенелопа подавилась эклером, закашлялась, разбрызгивая вокруг себя микроскопические кусочки сладкого крема из эклера
– Колин, - задохнулась она, пылко молясь, чтобы не одна из разбрызганных ее капель не попала по нему.
– Пенелопа, - он тепло улыбнулся, - Я так рад тебя видеть.
– И я.
Он качнулся на пятках - раз, другой, третий - затем сказал: - Ты отлично выглядишь.
– И ты, - проговорила она, слишком озабоченная куда отнести эклер, чтобы придать их беседе большее разнообразие.
– Чудесное платье, - сказал он, проводя взглядом по ее зеленому шелковому платью.
Она улыбнулась, с трудом найдя, что сказать: - Оно не желтое.
– Действительно, оно не желтое, - он улыбнулся, и лед был сломан.
Это было странно, подумала она, что ее язык с трудом повиновался ей в разговоре с человеком, которого она любила, но было что-то в Колине, помогавшее любому человеку почувствовать себя непринужденно при разговоре с ним.
Возможно, думала Пенелопа больше, чем один раз, одна из причин, по которой она его любит и есть то, что в его присутствии она чувствует себя комфортно.
– Элоиза сказала мне, что ты был на Кипре, - произнесла она.
Он усмехнулся.
– Не мог сопротивляться желание побывать на месте рождения Афродиты.
Она улыбнулась в ответ. Его добрый юмор был заразителен, даже учитывая то, что последнее, о чем ей бы хотелось говорить, так это об Афродите, богине любви и красоты.
– Там также солнечно, как говорят? - спросила она, - Нет, забудь, что я сказала. Я могла бы догадаться и по твоему загорелому лицу.
– Я действительно немного загорел, - ответил он, кивая, - Моя мама была близка к обмороку, когда увидела меня.
– Я уверена, это от радости, - сказала Пенелопа. - Она ужасно тосковала по тебе, когда ты уехал.
Он наклонился к ней.
– Ладно, Пенелопа, надеюсь, ты не собираешься пилить меня? Так же, как моя мать, Энтони, Элоиза и Дафна. Я скоро умру от чувства вины.
– И не Бенедикт? - не могла не вставить язвительное замечание Пенелопа.
Он посмотрел на нее немного раздражительно.
– Его нет в городе.
– Ах, ну, в общем, это объясняет его молчание.
Он, сузив глаза и скрестив перед собой руки, сердито посмотрел на нее:
– Разве ты раньше была все время такой нахальной?
– Я просто хорошо это скрывала, - скромно ответила она.
– Теперь понятно, - сказал он сухим голосом, - Почему вы такие близкие подруги с моей сестрой.
– Я предполагаю, ты хотел сделать мне комплимент?
– Я совершенно точно уверен, что подвергнул бы лишней опасности свое здоровье, если бы намеривался сделать что-либо иное.
Пенелопа стояла рядом с ним, думая, что ответить на такое остроумное возражение, когда услышала
странный, хлюпающий звук, как будто что-то шлепнулось. Она посмотрела вниз и увидела большой желтоватый кусочек крема, выпавший из ее полусъеденного эклера, и приземлившийся на деревянный пол. Она подняла взор, чтобы посмотреть прямо в такие - ох - красивые зеленые глаза Колина, веселые и смеющиеся, в то время как он пытался сохранить серьезное выражение лица.
– Ладно, сейчас мне немного стыдно, - сказала Пенелопа, решая, что единственный способ не умереть от стыда, было заявить крайне очевидный факт.
– Я предлагаю, - сказал Колин, приподнимая вопрошающе бровь, - сбежать отсюда.
Пенелопа посмотрела вниз на эклер, уже без крема, но который она все еще держала в руке. Колин ответил ей кивком на близлежащее растение.
– Нет! - резко сказала она, широко открыв глаза.
Он наклонился ближе.
– Я думаю, ты сможешь.
Ее глаза перебежали от эклера на растение, затем обратно на лицо Колина.
– Я не могу, - пробормотала она.
– Люди совершают и более неприглядные выходки, эта же довольно умеренна, - указал он.
Это был вызов, и Пенелопа, имеющая иммунитет к таким детским выходкам, поняла, что не поддаться очарованию зеленых смеющихся глаз Колина невозможно.
– Ну, хорошо, - сказала Пенелопа, выпрямляя плечи, и бросая эклер прямо в горшок с растением.
Она сделала шаг назад, словно осматривая свою работу, и оглянулась вокруг, заметил ли ее проделку, кто-нибудь еще, помимо Колина. Колин следил за ней, затем подошел ближе, и повернул горшок так, чтобы листья растения закрыли эклер.
– Я не думал, что ты все-таки решишься на это, - сказал Колин.
– Как ты и говорил, это было все-таки ужасно нахально.
– Нет, но это, кстати, любимая мамина миниатюрная пальма.
– Колин! - Пенелопа развернулась на месте, намериваясь бежать обратно к горшку с растением и вытащить оттуда эклер. - Как ты мог, позволить мне! - Подожди-ка секунду.
Она выпрямилась, сузив глаза: - Это ведь не пальма.
– Разве, нет? - удивленным голосом спросил Колин.
– Это миниатюрное апельсиновое дерево.
Он моргнул.
– Оно уже стало апельсиновым деревом?
Она нахмурилась на него. По крайней мере, она надеялась, что у нее хмурый вид. Было очень трудно хмуриться на Колина Бриджертона. Даже его мать, леди Бриджертона как-то заметила, что ему невозможно делать выговор. Он всего-навсего улыбнется и смущенно посмотрит, а затем скажет что-то веселое и смешное, и вы уже не можете стоять и злиться на него. Вы просто не сможете сделать это.