– Я уверяю тебя, - сказала она, - Что ты-знаешь-кто никогда не вернется снова.
– Я даже не могу выразить мое облегчение.
– Я хотела бы, чтобы ты не был таким саркастичным.
Он резко повернулся к ней со вспыхнувшими злостью глазами. Его выражение лица так резко отличалось от того маски ленивой скуки, которая была минутой ранее на его лице, что от неожиданности Пенелопа почти остановилась.
– Будь осторожна в своих желаниях, Пенелопа, - проговорил он, - Сарказм - единственная вещь, которая сдерживает мои настоящие чувства, и поверь мне, ты бы не захотела увидеть их в полном объеме.
– Я думаю, я бы захотела, - сказала она, но ее голос был слишком тонок и дрожал, поскольку, по правде говоря, она совсем не была уверена в этом.
– И дня не проходит без того, чтобы я не остановился и не поразмыслил о том, что, черт подери, я смогу сделать, чтобы защитить тебя, если твоя тайна выйдет наружу. Я люблю тебя, Пенелопа. Боже помоги мне, но я, правда, люблю тебя.
Пенелопа, возможно, обошлась бы и без просьбы к Богу о помощи, но слова любви были просто чудесны.
– Через три дня, - продолжал он, - Я стану твоим мужем. Я приму торжественную клятву защищать тебя, пока смерть не разлучит нас. Ты хоть понимаешь, что это означает?
– Ты спасешь меня от страшных минотавров? - попыталась пошутить она.
Выражение его лица сказало ей, что он не оценил ее шутку.
– Я хотела бы, чтобы ты не был таким сердитым, - пробормотала она.
Он повернулся к ней с недоверчивым выражением лица, словно он не мог поверить, что в такой момент, она могла бормотать о чем-то другом.
– Если я и сердит, так это потому, что я полностью не ожидал появления твоей последней колонки, как и все остальные.
Она кивнула, немного пожевала нижнюю губу, и сказала:
– Я прошу прощение за это. Ты, конечно, имел право знать об этом заранее. Но как я могла тебе сказать? Ты бы попытался остановить меня.
– Совершенно точно.
Они находились всего в паре домов от дома Номер Пять. Если Пенелопа хотела у него спросить еще что-нибудь, ей следовало делать это быстрее.
– Ты уверен, - начала она, затем оборвала себя, словно неуверенная в том, что она хотела спросить.
– Я уверен в чем?
Она несильно покачала головой.
– Ни в чем, так ерунда.
– Очевидно, это все-таки не ерунда.
– Я просто задавалась вопросом…, - она посмотрела в сторону, словно Лондонский городской пейзаж мог дать ей необходимую храбрость для продолжения. - Я просто задавалась вопросом…
– Давай, выкладывай, Пенелопа!
Это было так непохоже на него, слишком кратко и нетерпеливо, что его тон подтолкнул ее к действию.
– Я просто задавалась вопросом, - проговорила она, - Что, возможно, твоя неловкость моей…э-э…
– Тайной жизнью, - подсказал он ей, медленно растягивая слова.
– Если тебе так хочется, можешь называть это так, - согласилась она, - Я думаю, возможно, твоя неловкость, не происходит полностью от твоего желания защитить мою репутацию, если откроется кто я такая.
– Что, только точно, - спросил он, очень четко выговаривая слова, - ты подразумеваешь под этим?
Она уже говорила сама себе: Их брак должен быть основан на честности.
– Я думаю, ты стыдишься меня.
Он уставился на нее в течение долгих нескольких секунд, прежде чем ответить:
– Я не стыжусь тебя. Я тебе уже говорил, что я не стыжусь тебя.
– Что, тогда?
Шаги Колина замедлились, и прежде чем он сам осознал, что он делает, он остановился перед домом номер три на Брутон-стрит. Дом его матери был всего лишь двумя домами дальше, и он был уверен, что их ожидали к чаю, еще пять минут тому назад, и…
И он не мог заставить свои ноги двигаться.
– Я не стыжусь тебя, - сказал он, главным образом потому, что он не мог заставить себя сказать ей правду - что он, на самом деле, просто завидует ей.
Это было такое неприятное чувство и такая неприятная эмоция. Это разъедало его изнутри, создавая неопределенное чувство стыда, каждый раз, когда он слышал упоминание о леди Уислдаун, что, учитывая, что она была главной лондонской сплетней, случалось не менее десяти раз в день.
И он совершенно не был уверен, что же ему делать с этим.
Его сестра Дафна, как-то сказала, что он, кажется, всегда знает, что следует сказать, и как найти с другим человеком общий язык. Он думал об этом в течение нескольких дней, после того, как она это сказала, и пришел к заключению, что его способность других людей заставлять чувствовать себя хорошо и непринужденно, зависит, прежде всего, от того, чувствует ли он сам себя хорошо и непринужденно.
Он был мужчиной, который всегда чувствовал себя непринужденно в любой ситуации. Он не знал, почему он был наделен такой способностью - возможно от хороших родителей, возможно, это просто была удача.
Но сейчас он чувствовал собственную неуклюжесть и неловкость буквально на каждом углу, и это влияло на всю его жизнь. Он огрызался на Пенелопу, он почти не разговаривал на приемах.
Все это происходило из-за отвратительной зависти, и сопутствующего ей стыда.
Или не так?
Завидовал бы он Пенелопе, если бы во всей его жизни не было постоянной удачи?
Это был очень интересный психологический, а точнее риторический вопрос. Или, по крайней мере, мог бы быть, если речь шла бы не о нем.
– Моя мать ждет нас, - кратко сказал он, зная, что он избегает отвечать на ее вопрос, и ненавидит себя за это, но не способный ни на что другое. - И твоя мать тоже там, так что лучше не опаздывать.
– Мы уже опоздали, - указала она.
Он схватил ее за руку и потащил к дому Номер Пять.