Не следует упоминать и то, что первые дети появлялись обычно не полностью доношенными (Колин был дядей достаточному количеству племянниц и племянников, чтобы знать это), что делало восьми-с-половиной месячного ребенка полностью обычным и нормальным.
Поэтому в действительности, не было никакой необходимости спешить с женитьбой.
За исключением того, что он сам хотел этого.
Так что, он провел “небольшой разговор” с обеими матерями, в котором он им много поведал, хотя на самом деле ничего толком он не сказал, и они довольно быстро согласились на его план поспешить с женитьбой.
Особенно когда он, возможно, случайно ввел их в заблуждение, и они поверили в то, что интимная жизнь его и Пенелопа началась на несколько недель раньше.
Ну, в общем, эта безобидная ложь, в действительности, не была таким уж большим прегрешением, тем более что она послужила хорошей цели.
А поспешная свадьба, думал каждую ночь Колин, лежа в своей постели, возрождая в памяти те мгновения, которые он провел с Пенелопой, и пылко желая, чтобы она сейчас лежала рядом с ним, действительно служила довольно хорошей цели.
Их матери, ставшие в последние дни неразлучными, планируя свадьбу, сначала возражали против этой поспешности, беспокоясь о сомнительного рода сплетнях (которые в этом случае были полностью оправданы), но вторжение леди Уислдаун на обручальный бал, немного косвенно спасало от сплетен.
Сплетни, окружающие леди Уислдаун и Крессиду Туомбли, относительно того, были ли эти две дамы, физически один и тем же человеком, бушевали в Лондоне так сильно, как до этого не было ничего подобного.
Причем разговор об этих дамах был настолько вездесущий и непрерывный, что не было никакой возможности обсудить изменение даты свадьбы Бриджертона с Физеренгтон.
Что очень устраивало как семью Бриджертон, так и семью Физеренгтон.
Кроме возможно, Пенелопы и Колина, которым было очень неудобно, когда разговор заходил о леди Уислдаун. Конечно, Пенелопа должна была давно привыкнуть, тем более, не то, что месяц, все последние десять лет в ее присутствие делались предположения о личности леди Уислдаун. Но Колин все еще расстраивался и сердился по поводу ее тайной жизни так, что она тоже стала чувствовать себя неловко и неудобно. Она несколько раз пыталась поднять этот вопрос при разговоре с ним, но он становился молчаливым, сердито сжимал губы, и говорил ей (очень непохожим на Колина тоном), что он не хочет говорить об этом.
Она могла лишь догадываться, что он стыдиться ее. Или, точнее не ее, но ее жизнь в качестве леди Уислдаун. Ей было очень больно от этого, поскольку каждая ее колонка была маленьким кусочком ее жизни, на который она могла смотреть с большим чувством гордости и удовлетворения.
Она хоть что-то сделала. Она имела, пусть она и не могла указать свое настоящее имя на своей работе, дикий успех. Кто из ее современников, мужчин или женщин, могли похвастаться тем же?
Она была готова оставить жизнь леди Уислдаун, и жить своей новой жизнью, как миссис Колин Бриджертон, любящая жена и мать, но это никоим образом не подразумевало, что она стыдится того, что сделала.
Если бы только Колин мог так же гордиться ее успехами, как она.
О, да, она верила всеми фибрами своей души, что он любит ее. Колин никогда бы не смог солгать насчет этого. Он мог бы использовать свои остроумные реплики и дразнящие улыбки, чтобы заставить женщину почувствовать себя счастливой, при этом, фактически, не произнося слов любви, которую он не чувствовал.
Но возможно, это было действительно возможно — после наблюдения за поведением Колина, она была уверена в том, что такое возможно — любить другого человека, все еще чувствуя стыд и неудовольствие по отношению к нему.
Пенелопа никогда не думала, что это может быть, так больно.
Однажды днем, они прогуливались по Мэйфер, остались лишь несколько дней до свадьбы, когда она снова попыталась поднять этот вопрос на обсуждение. Почему, она не знала, поскольку сама не верила, что за столь короткое время может чудесно измениться его отношение к леди Уислдаун, начиная с прошлого раза, когда она упомянула об этом, но она, казалось, просто не могла остановить себя.
К тому же, она надеялась, что их нахождение на виду у всех, вынудит Колина нацепить улыбку и выслушать то, что она должна была ему сказать.
Она прикинула расстояние до дома Номер Пять, где их ожидали на чай.
— Я думаю, — проговорила она, ожидая, что у нее есть всего лишь около пяти минут на беседу, прежде чем он сможет завести ее внутрь дома и сменить тему разговора. — У на есть одно незаконченное дело, которое нам следует обсудить.
Он приподнял бровь и посмотрел на нее с любопытством, и все еще игривой улыбкой.
Она совершенно точно знала, что он сейчас пытается сделать — использует свое очарование и остроумие, чтобы изменить направление беседы так, как ему хотелось.
Через минуту его улыбка станет порочной, и он скажет что-нибудь предназначенное для того, чтобы сменить тему разговора так, что она даже не заметить, что-нибудь похожее на —
— Довольно серьезно для такого солнечного дня.
Она сжала губы. Это, конечно, не было именно то, что она ожидала, но он словно откликнулся на ее мысли.
— Колин, — сказала она, стараясь быть терпеливой. — Я хочу, чтобы ты не пытался сменить тему нашего разговора каждый раз, стоит мне начать говорить о леди Уислдаун.
Его голос стал громче, но он все еще сдерживался.
— Я что-то не припоминаю, чтобы ты упомянула ее имя, или я полагаю, я должен был сказать, твое имя. И, кроме того, все что я сделал, это просто похвалил хорошую погоду.
Пенелопе захотелось сделать что-нибудь больше, чем просто резко остановиться, и дернуть его за руку, вынуждая его тоже остановиться. Но они были на виду у многих людей (что было ее собственной ошибкой в выборе места для разговора), так что она продолжила движение, ее походка спокойной и степенной, даже притом, что ее пальцы сжались в кулаки.
— Тем вечером, когда была издана моя последняя колонка, ты был просто в ярости, и сильно злился на меня — продолжала она
Он пожал плечами.
— Это прошло.
— Я так не думаю.
Он повернулся к ней со снисходительным выражением лица.
— Ты сейчас говоришь мне, что я чувствую?
На такой противный удар, она не могла не ответить.
— А разве это не то, что предполагается, должна делать жена?
— Ты все-таки еще не жена.
Пенелопа решила посчитать до трех — нет, лучше до десяти — перед тем, как ответить.
— Я сожалею, что расстроила тебя, но у меня, действительно, не было другого выбора.
— Ты могла выбирать из огромного числа вариантов, но я не собираюсь спорить и обсуждать это на Брутон-стрит.
Они были на Брутон-стрит. Вот, блин, Пенелопа полностью недооценила с какой скоростью они шли. У нее осталось лишь минута или около того, перед тем, как они поднимутся по ступенькам крыльца дома Номер Пять.
— Я уверяю тебя, — сказала она, — Что ты-знаешь-кто никогда не вернется снова.
— Я даже не могу выразить мое облегчение.
— Я хотела бы, чтобы ты не был таким саркастичным.
Он резко повернулся к ней со вспыхнувшими злостью глазами. Его выражение лица так резко отличалось от того маски ленивой скуки, которая была минутой ранее на его лице, что от неожиданности Пенелопа почти остановилась.
— Будь осторожна в своих желаниях, Пенелопа, — проговорил он, — Сарказм — единственная вещь, которая сдерживает мои настоящие чувства, и поверь мне, ты бы не захотела увидеть их в полном объеме.
— Я думаю, я бы захотела, — сказала она, но ее голос был слишком тонок и дрожал, поскольку, по правде говоря, она совсем не была уверена в этом.
— И дня не проходит без того, чтобы я не остановился и не поразмыслил о том, что, черт подери, я смогу сделать, чтобы защитить тебя, если твоя тайна выйдет наружу. Я люблю тебя, Пенелопа. Боже помоги мне, но я, правда, люблю тебя.