И все же она придиралась.
Она хотела, чтобы он гордился ею. Она хотела этого больше, чем всего остального, что есть в мире. Она хотела этого даже больше, чем хотела его все те многие годы, когда украдкой наблюдала за ним издалека.
Но она боготворила свой брак, и даже, несмотря на некоторые неловкие моменты, она боготворила своего мужа. Так что она прекратила упоминать о леди Уислдаун. Она устала от возникающего при этом скрытного выражения лица Колина, словно он надевал маску. Она не хотела видеть его напрягшийся в неудовольствие рот.
Не то, чтобы она сумела все время избегать упоминания о леди Уислдаун; любой выход в свет, казалось, приносил упоминание о ее “альтер эго”. Но, по крайней мере, она могла избегать упоминания о ней в своем доме.
Итак, они сидели утром за завтраком, дружелюбно болтали, поскольку каждый из них уже просмотрел утреннюю газету, когда она решила поговорить о другом:
— Как ты думаешь, может нам стоит отправиться в свадебное путешествие? — спросила она, щедро намазывая малиновым джемом свою сдобную булочку.
Ей, возможно, не следовало так много есть, но джем был такой вкусный, и, кроме того, она всегда много ела, когда тревожилась. Она нахмурилась, сначала из-за сдобы, затем непонятно из-за чего. Она никак не могла понять из-за чего, она так сильно встревожилась. Она подумала, что, может быть это из-за размышлений о леди Уислдаун, и ей следует прекратить о ней думать.
— Возможно, немного позже, в этом году, — ответил Колин, беря джем, как только она закончила намазывать им свою сдобу, — Ты не передашь, мне тосты?
Она молча сделала это.
Он посмотрел, то ли на нее, то ли на тарелку с копченым лососем — она до конца не была уверена.
— Ты выглядишь довольно разочарованной, — сказал он.
Она подумала, что ей должно польстить, раз он все-таки поставил ее выше копченого лосося. Или может быть, он все же смотрел на тарелку с лососем, а она просто помешала. Скорее всего, последнее. Было очень трудно бороться с копченым лососем за внимание Колина.
— Пенелопа? — поинтересовался он.
Она заморгала.
— Ты выглядишь довольно разочарованной? — напомнил он ей
— Ох… Да. Ну, Я… Я, полагаю, — она неуверенно ему улыбнулась. — Я никогда нигде не была, а ты был везде. Я предполагала, я думала, что ты мог бы меня взять куда-нибудь, туда, где тебе больше всего понравилось. Может быть, в Грецию. Или в Италию. Я всегда хотела увидеть Италию.
— Тебе бы она понравилась, — встревожено пробормотал он, его внимание было больше частью сосредоточено на яйцах, он решал, сколько же ему их следует съесть. — Особенно, Венеция.
— Тогда почему ты не берешь меня туда?
— Я возьму, — проговорил он, отрезая кусочек бекона, и отправляя его в рот.
— Только почему-то не прямо сейчас.
Пенелопа облизнула капельку джема, оставшуюся на кусочке ее сдобы, и попыталась не выглядеть столь удрученно.
— Если ты хочешь знать, — сказала Колин со вздохом, — Причина, по которой, я не могу отправиться с тобой в свадебное путешествие это … — он посмотрел на открытую дверь, его губы раздражительно сжались, — Я не могу говорить здесь об этом.
Глаза Пенелопы широко открылись.
— Ты имеешь в виду … — она нарисовала большую букву “У” на скатерти.
— Совершенно точно.
Она удивленно уставилась на него, пораженная тем, что он сам поднял эту тему, и даже больше — он, казалось, не выглядел ужасно расстроенным из-за этого.
— Но почему? — в конце концов, спросила она.
— Если тайна выйдет наружу, — уклончиво сказал он, словно все их слуги только и делали, что подслушивали, — Я должен быть в городе, чтобы контролировать нанесенный ущерб.
Пенелопа покачнулась на стуле. Упоминание об ущербе совсем не было приятным. Это было то, что он только что сделал. Ну, хорошо, косвенно, по крайней мере. Она уставилась на свою сдобу, пытаясь решить, хочется ли ей все еще есть.
Есть ей совсем не хотелось. Но, тем не менее, она все же съела.
Глава 20
Несколько дней спустя, Пенелопа вернулась после похода за покупками, который она совершила вместе с Элоизой, Гиацинтой, Фелицией, и обнаружила своего мужа сидящим за своим письменным столом в его кабинете.
Он что-то читал, причем нехарактерно для себя ссутулившись, словно он внимательно изучал какой-то неизвестный ему документ или книгу.
— Колин?
Он вздрогнул. Он должно быть не слышал ее прихода, что было довольно удивительно и странно, поскольку она не предпринимала никаких усилий, чтобы тише идти.
— Пенелопа, — проговорил он, поднимаясь на ноги, так как она вошла в комнату. — Как прошел твой э-э, независимо от того, что это все-таки было?
— Поход за покупками, — произнесла она с немного удивленной улыбкой, — Я ходила за покупками.
— Точно. Это именно то, что ты проделала, — он стал раскачиваться на пятках, — Ты что-нибудь купила?
— Шляпку, — ответила она, и чуть было не добавила “и три бриллиантовый кольца”, лишь для того, чтобы проверить слушает ли он ее или нет.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он, очевидно с нетерпением желая вернуться к тому, что лежало у него на столе.
— Что ты читаешь? — спросила она.
— Ничего, так ерунда, ответил он, почти автоматически, затем добавил: — Ну, вообще-то, это один из моих дневников.
На его лице было странное выражение, немного робкое, немного дерзкое, словно он был смущен тем, что его поймали за этим занятием, и в то же время бросал ей вызов, спросит ли она еще.
— Можно я взгляну? — спросила она мягко, и как она надеялась, успокаивающе.
Было довольно странно думать, что Колин мог быть в чем-то неуверен.
Упоминание о его дневниках, которое делало его уязвимым удивляло и … трогало.
Пенелопа провела большую часть своей жизни, думая о Колине, как о несокрушимом монументе веселья и хорошего настроения. Он был уверен в себе, красив, всем нравился, был довольно умен и остроумен. Как легко быть Бриджертоном, думала Пенелопа неоднократно. Сколько раз было — она их даже бы не смогла сосчитать — когда она приходила домой после чая с Элоизой и ее семьей, сворачивалась на своей постели клубочком, и страстно желала, чтобы она родилась Бриджертон. Для них жизнь была очень легка. Они были умные, привлекательные и богатые, и казалось, нравились всем без исключения. А ты даже не можешь ненавидеть их за такую роскошную и чудесную жизнь, поскольку, они и в самом деле были очень хороши.
Хорошо, сейчас она стала Бриджертон, хоть и благодаря браку, а не рождению, и это была правда — жизнь стала гораздо лучше, когда ты Бриджертон, хотя в ней самой почти ничего не изменилось, поскольку она так же безумно любила своего мужа, и что было просто невероятный чудом, он отвечал на ее любовь.
Но жизнь все-таки, оказывается не так, совершенна и превосходна, как кажется, даже для Бриджертона. Даже для у Колина — золотого мальчика, мужчины с легкой улыбкой и дьявольским юмором — имелись свои собственные больные места. Его часто посещали невыполнимые мечты и небезопасные желания. Как несправедлива она была к нему, когда думала о его жизни, и не позволяла иметь ему слабости.
— Мне можно показать совсем чуть-чуть, — заверила она его. — Может быть, короткий рассказ или два, по-твоему, собственному выбору. Может быть, то, что тебе нравится больше всего.
Он посмотрел вниз, на открытый дневник, смотря так безучастно, словно слова были написаны на китайском, и он ничего не понимал.
— Я не знаю, что бы я выбрал, — пробормотал он, — Вообще-то, они все одинаковые.
— Ну, конечно же, нет. Я понимаю в этом, гораздо больше, чем кто-либо. Я — она неожиданно оглянулась, внезапно осознав, что дверь открыта, и быстро закрыла ее. — Я написала бесчисленное множество колонок. И я уверяю тебя, они не одинаковые и не те же самые. Некоторые я просто обожаю, — она ностальгически улыбнулась, вспоминая чувство удовлетворенности и гордости, которое охватывало ее всякий раз, когда она заканчивала писать колонку, и считала, что та получилась особенно хорошо. — Это чудесное чувство, ты понимаешь, о чем я говорю?