Сон смешивается с полудремой. Антон замечает вокруг себя много незнакомых людей: это съемочная группа телевидения. Идет обычная работа с какой-то "звездой". Ильин неожиданно вспоминает, что в сумке с "Никоном" у него цветные фотографии: родные русские пейзажи, старая церковь, отраженная в пруду, солнечная поляна в лесу, деревенские старики и старухи... Раздаются возгласы восхищения. Фотографии передаются из рук в руки, мулаты выразительно цокают языками, а московский тележурналист с нескрываемой гордостью смотрит на Антона. Откуда-то появляется гитара. Антон молча протягивает руку и ощущает ее долгожданный, прохладный гриф. И тут Ильин начинает выдавать по полной программе: русские песни, романсы, а на закуску "Голубку". Народ в восторге! Все неистово аплодируют, раздаются крики "браво". Антон выходит из состояния, похожего на смесь сна и грез. Он открывает глаза и видит в тусклом окне медленно падающий снег. Ему кажется, он даже уверен! После т а к о г о сна должно произойти что-то хорошее, значительное, что принесет ему радость и счастье.
23
В час ночи произошло что-то страшное, непонятное. Трубы водяного отопления содрогнулись и загудели, жидкие дощатые полы задрожали. Бешено заколотилось сердце. "Как бы газовая печь не рванула!" - подумал Антон. Он с опаской вышел на кухню и у печки увидел Тину, лежащую с выпученными глазами в луже мочи. Из полуоткрытой пасти тянулась густая слюна. Трудно было поверить, что собака стала виновницей такого шума и тряски.
Через два дня припадок повторился. Собаку колотила сильнейшая дрожь, из пасти текла пена, вытаращенные глаза смотрели со страхом и мольбой. Она лежала там же, у газовой печки, и спиной билась о трубу водяного отопления.
После второго припадка Тина сильно изменилась: с первого взгляда было ясно, что это очень старая, больная собака; шерсть свалялась, походка стала неестественно-медленной, качающейся, морда осунулась, глаза глубоко ввалились, взгляд стал тусклым, затравленным.
Год назад у неё на животе выросла безобразная кровоточащая опухоль - результат того, что ей много лет не давали кормить щенков. Тина старательно зализывала красную разросшуюся шишку, и опухоль уменьшилась, заросла.
...Ильин со стыдом вспоминал, как он в последнее время обращался с собакой.
Каждый раз, когда она грязная, воняющая псиной, приходила с улицы и хотела зайти в комнату, Антон кричал на нее, и она нехотя уходила. Но стоило на минуту отвлечься, как Тина уже лежала под обеденным столом. Хозяин хватал ее за загривок и, подталкивая ногами, как озверевший, непохмелившийся вышибала, выпихивал ее в сени. И всякий раз, наблюдая эту картину, Катя говорила: "Надо ее усыпить, чтоб не мучалась". А однажды заметила: "Если бы тебя сейчас увидел кто-нибудь из "Общества защиты животных", то оштрафовали бы на пару тысяч фунтов. Но так как тебе платить нечем, то, скорее всего, посадили бы в комфортабельную английскую тюрьму, и может быть, даже разрешили взять с собой гитару.
В такие моменты Ильин был противен сам себе, чувствовал себя сволочью, но не мог с собой совладать. Он ненавидел собаку за то, что она старая и больная, гадит где попало, и так долго не подыхает. Он ненавидел себя за то, что слаб, ленив, озлоблен, не востребован, за то, что так сложилась жизнь, но в глубине души чувствовал, что могло быть и хуже, и это его немного успокаивало.
Последние двое суток Тина лежала на боку, словно расплющенная какой- то неведомой силой. Ни ела, ни пила. Глаза подернулись мутной пеленой. Позвали ветеринара, и он сказал: "Собака умирает. Усыплять не надо".
И что-то знакомое виделось в ее собачьей судьбе: восторги и радости в щенячестве, красота и сила в молодые и зрелые годы, болезни и нелюбовь в старости.
В четыре утра Антону почудилось, что его кто-то окликнул, и он проснулся. Вышел на кухню, подошел к Тине, присел на корточки и понял: "Все! Конец!" Он стал гладить ее, приговаривая: "Тина, Тиночка, хорошая моя собака, прости меня за все, прости. Я тебя не забуду никогда". Она с трудом приподняла морду, посмотрела на хозяина, и он увидел в ее старческих, почти человечьих глазах слезы. Потом положила голову на передние лапы, вытянулась, вздрогнула, точно от озноба, и затихла.
24
Наступила осень. На редкость солнечная, сухая; казалось, что "бабье лето" решило задержаться на два срока. Настроение было прекрасным. Уже полгода Ильин регулярно получал пособие по безработице, выполнял частные заказы и почти не испытывал стеснения в средствах. Жил в свое удовольствие: подолгу гулял по набережной, поглядывая на глупых, размалеванных девок, предавался пространным размышлениям, вел дневник, запломбировал три зуба, написал несколько коротких рассказов. Иногда на улице он встречал знакомых и на вопрос: "Как дела?" - честно отвечал: "Спасибо, хорошо". Находились и такие, кто спрашивал: "На кого работаешь?", и Антон Сергеевич с удовольствием говорил: "Исключительно на себя! Время слепых влюбленностей прошло".
Ильин встал поздно. Умылся, побрился, с аппетитом позавтракал, взял гитару, лег на диван и, немного размявшись, стал играть, представляя себя музыкантом в итальянской траттории. Неаполитанские песни звучали особенно нежно, изысканно, красиво; недавно, на день рождения знакомый владелец музыкального магазина подарил Антону превосходные, американские струны, и его любимица зазвучала еще ярче и нарядней. Ильин так увлекся игрой, что не заметил, как с работы на обед пришла жена. Она немного подождала, и когда прозвучал заключительный аккорд бессмертной "О соле мио!" нарочито-серьезно сказала: "Страна корчится в трудовых конвульсиях, а Антоша на гитаре наяривает. Молодец! Хоть бы борщ поставил разогреть!"
Антон Сергеевич уже давно не читал газет и не смотрел телевизор. Но не потому, что так советовал профессор Преображенский, а потому, что ему были противны все эти лицемерные интервью политиков, идиотские откровения пошлых поп-звезд, бесконечное пережевывание происходящих одна за другой аварий, катастроф и трагедий. Впрочем, он делал исключение для одной из московских газет, которую по субботам покупала Катерина. Хотя еженедельник изрядно "пожелтел" время от времени в нем все же появлялись профессионально написанные материалы.
- Ну, я пошла, - сказала Катя. На ужин почисть картошку. Да! Чуть не забыла... Вот твоя газета.
Ильин отложил гитару и принялся за чтение. Внимание привлек конкурс на лучшую историю о любви. Главный приз - поездка в Рио-де-Жанейро! "Круто! - подумал Антон. Но это не реально! Скорее всего, прокукарекают, а потом забудут". Антон прочитал несколько материалов, потом снова перечитал объявление о конкурсе и задумался: "Послать что ли пару рассказов. Тем более есть из чего выбрать. Все равно лежат без дела". Ильин нашел дискету с текстами, оделся, и пошел к приятелю в рекламное агентство, расположенное рядом, на соседней улице
- Андрюха, распечатай вот эти два рассказа. А я пока за пивом схожу.
Распечатанные на белой финской бумаге рассказы выглядели внушительно и симпатично. Антон еще раз перечитал их и отправил заказным письмом в Москву.
Вскоре открылась новая газета - однодневка перед очередными губернаторскими выборами, и Ильина позвали работать фотокорреспондентомом. Началась обычная газетная беготня, и он забыл про свое письмо.
25
…Знаешь, за что я тебя люблю?
- Говорят, если знаешь за что, то это не любовь.
- Прекрати. Ты невозможен, но я обожаю тебя! И представь себе, мне ничего от тебя не надо. Понимаешь? Ничего! С тобой мне просто легко, и хорошо.
- А как же твой юный ухажер, о котором ты мне рассказываешь каждый раз с таким увлечением? Разве можно любить сразу двоих?
- Знаешь, я и сама иногда задаю себе этот же вопрос. С ним мне тоже хорошо, но как-то одномерно, что ли. А с тобой все по-другому. Словно оказываешься в каком-то совершенно другом мире, сотканном из бесчисленного количества неожиданных, непостижимых ощущений, которые никогда, никто, кроме тебя не может мне дать. И каждое мое ощущение наполнено непонятным, таинственным смыслом. А в ненастный, осенний день хочется прижаться к тебе, как к большой, теплой печи и греться, греться... Хочешь честно?