…Солнце спускалось все ниже, и зеркальные отели Копакабаны засверкали красной медью начищенных щитов римских легионов. Народу на пляже становилось все меньше. Надоели чипсы, пиво, приторно-вяжущие фрукты. Хотелось горячего домашнего борща со сметаной, жареной с луком картошки, квашеной капусты и холодной русской водки под соленые грибочки.
Мы с Серегой и Гришей уже стали собираться, как к нам подошел нетрезвый, старый негр с обшарпанной гитарой. Он ударил по "ля-мажору" и хрипло запел мексиканскую народную песню. Григорий протестующе поднял руку и громко сказал по-испански: "Не надо петь! У нас болит голова!" Я сказал украинцу: "Попроси у него гитару, я немного поиграю". Гриша протянул негру банку пива, и жестом показал на меня, мол, дай гитару. Негр отрицательно замотал головой. Тогда хохол вынул пять реалов и помахал ими в воздухе. Негр протянул мне гитару и сел на песок. Я привычно проверил настройку и стал играть свои любимые неаполитанские, русские песни, удовлетворенно наблюдая при этом за своими обалдевшими слушателями. А когда в конце сбацал неувядаемую "Бессаме мучо", пьяный негр в сердцах ударил кулаком по песку и заплакал. "Фэнк ю, фэнк ю!"- шепелявил беззубым ртом пляжный музыкант, утирая непрошенные слезы.
"Ну, все! Хватит! А то он дуба даст от твоей русской души!"-сказал Гриша и вернул гитару.
В этот вечер украинский филолог, житель Франкфурта, отрекшийся от родного Закарпатья, нежданно-негаданно подружившийся с москалем, был в ударе. Было ясно, что Григорий еще не успел растерять в благополучной Западной Европе дорогие нашим сердцам славянские привычки, и щедро нас угостил.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
Это предпоследний наш день в Рио. Завтра поздно вечером вылетаем в Париж, а оттуда в Москву. Проснулся в пять утра - примерное время восхода. Хотел сфотографировать утреннюю зарю над океаном, над этим сказочным городом с крыши отеля, но впопыхах не узнал, открыто ли кафе в такое время, а выйти в пять утра побоялся; однако не утерпел (когда еще сюда приедешь) и в шесть - был на улице.
Копакабана уже проснулась (если она засыпала), и на знаменитой волнисто-мозаичной дорожке, знакомой миллионам телезрителей по сериалам, уже были пешеходы, бегуны, велосипедисты, роллеры. Со знакомым предчувствием хорошего кадра я приступил к съемке. До чего же хороша Копакабана в эти утренние часы! Сколько здесь ласкового солнца, воздуха, океана, утренней свежести, душевного комфорта, - всего того, что составляет радость бытия! В эти минуты мне казалось, что пройдет несколько лет, и я обязательно еще раз сюда приеду.
В половине восьмого пошли на завтрак. В кафе ни души, все еще спят, только строгий негр у дверей, с которым я поздоровался: "Бон джорно" вместо принятого здесь "Бон джиа". Потом был пляж. Я часа полтора не вылезал из океана, одетый в хлопчатобумажное трико и белую рубашку, опасаясь новых солнечных ожогов.
После обеда пытался уснуть, но не смог - боялся пропустить сумерки над городом, чтобы сделать снимки. В начале шестого поднялись с сыном на крышу отеля и стали ждать нестандартного освещения, трудно уловимой границы между сумерками и ночью. После съемки долго бродили по базару. Особенно нас поразил "Арт-базар"! Здесь представлено невероятное количество разных стилей, техник письма, потрясающе использованы экзотические местные материалы. Можно найти картину на любой вкус и любого формата. А маски, мелкая пластика, народные поделки… Это надо видеть!
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
(Пишу на борту "Боинга-777", летящего в Париж)
Вчера нас предупредили, что к двенадцати дня номер должен быть освобожден, все вещи собраны, и что мы с Татьяной поедем на последнюю, бесплатную экскурсию в новый, дальний район города. Утром мы вдоволь накупались, прибавив красноты к неокрепшему загару, к одиннадцати часам вернулись в отель, сдали сумки в камеру хранения и сели в раскаленный черный форд нашего гида. Архитектура в новом районе Рио поражает своей необычностью. Даже в Москве я не видел зданий такой изощренной красоты и архитектурной дерзости. К сожалению, снимать из окна автомобиля было невозможно, мешали столбы, деревья. Потом мы приехали на какой-то престижный пляж длиной в семнадцать километров.
Я (что за язык!) неосторожно заметил, что так и не попробовал в Рио жареной рыбы.
"Сейчас попробуете",- сказала Татьяна. Мы подъехали к маленькому дощатому домику, которых на берегу океана наверное несколько сотен, и она что-то спросила. "Здесь мелкая рыба" перевела Татьяна. - Надо вернуться в домик № 198."
Мы заняли столик в тени навеса. Принесли холодное пиво, и мы с наслаждением стали смотреть на ярко-синий океан, где вдалеке, в ультрамарине шла белоснежная яхта, на зеленые холмы, на пустынный пляж и на ленивый, как мы прибой.
Прошло двадцать минут и Татьяна спросила насчет рыбы. "Через двадцать минут будет готово. Перед вами еще был заказ",- невозмутимо ответил симпатичный негр. Наш гид что-то сказала ему напористо и громко и тут же перевела:"Если через следующие двадцать минут заказ не будет выполнен, я тебя самого съем!"
Подали плоские тарелки с нарезанными помидорами, выложенными на свежайшие, сочные листья салата, и большое овальное блюдо с крупными кусками рыбы, обжаренной в сухарях, перемешанными с ароматными специями. Мы с Серегой набросились на еду (москвичка отказалась), испытывая чувство, которое смело можно назвать "Пищевым оргазмом". Я потянулся за вторым куском и вдруг вспомнил, что рыбу надо есть осторожно, поэтому стал медленно и внимательно разжевывать сочную мякоть, пытаясь обнаружить коварные рыбьи кости, но не нашел. "И здесь комфорт!", - почти с возмущением подумал я и уверенно взял третий кусок!
Мы мчимся по ночному Рио-де-Жанейро в международный аэропорт. Мелькают уже знакомые очертания богатых, нарядно освещенных кварталов, зеркала водоемов весело отражают какофонию мириадов огней. Потом потянулись фавеллы, скопище черт знает из чего сляпанных жалких домишек, зловонной чешуей покрывающих бесчисленные холмы и низины.
В аэропорту много народу. Несколько рейсов в Северную Америку и один в Европу, в Париж. Наша очередь почему-то смешивается с очередью, летящих в Майами. К паспортному контролю идет москвичка, за ней мой сын. Я галантно пропускаю перед собой молодую американку, и в это время служащий громко объявляет: "Майами!" Я в панике кричу: "Вир флиген цузаммен!" и показываю на Серегу и Ирину. В очереди раздается дружный смех, и меня пропускают раньше американки.
30
Поезд "Москва-Средневолжск" шел по ночной заснеженной России. Плацкартный вагон спал. Ильину не спалось, все еще не мог отойти от Бразильских впечатлений. Он чувствовал себя другим человеком и плохо себе представлял, как будет происходить РЕАДАПТАЦИЯ в сонном, милом Урюпинске Время от времени по коридору проходил пьяный мужчина, всякий раз раздраженно, по-хозяйски задвигая Сережкины ноги, мешающие его передвижению.
"А все же замечательная у нас страна, - думал Антон Сергеевич. - Можно быть безработным, и, получая нищенское пособие, жить в свое удовольствие: читать, писать, играть на гитаре, бесплатно ходить на концерты симфонического оркестра и даже бесплатно съездить в Бразилию! Точно! Вот вам, пожалуйста! Готовое начало хорошего журнального материала. Надо записать, а то утром забуду. Так, ручка здесь… Черт! Тетрадь в сумке, а сумка под нижней полкой. Проводник не спит, он только что проходил за пьяным мужиком". Ильин осторожно спустился с верхней полки и пошел в начало вагона.
Проводник был не один с ним рядом сидел тот, который задвигал Серегины ноги. На столике стояла полупустая бутылка водки, немудреная закуска.
-Здравствуйте. Извините за беспокойство, - обратился Антон Сергеевич к проводнику. - У вас не найдется клочка бумаги, мне надо записать.
-Бумаги у меня нет, - сказал проводник. Пошарил взглядом по купе, посмотрел себе под ноги, и оторвал кусок картонки, от коробки, стоящей под столиком. - Это устроит?