"Цветы эмиграции" — выражение неясного происхождения. Могло означать, среди прочего, "дети эмигрантов, выросшие за границей". В пьесе-шутке А. В. Луначарского "Голубой экспресс" (1928) русская дама в поезде Берлин — Париж рассказывает спутнику: "Мы с maman бежали. Ведь это было десять лет тому назад. Я была девчонкой 13-ти лет. Я — цветок эмиграции..." [Современная драматургия 2]. Этим словоупотреблением фраза включалась в популярное в 20-е гг. гнездо метафор "дети = цветы" (например, беспризорники как "цветы улицы", "цветы на асфальте"). Ниточка преемственности тянется от нее к выражениям начала XIX в., а то и более ранней эпохи: в "Дворянском гнезде" Тургенева бежавшего от революции француза-гувернера его нанимательница характеризует как "fine fleur эмиграции" [гл. 8].
5//22
[Дворник] ...мог сообразить лишь то, что из Парижа приехал барин... — Нелегальное прибытие эмигранта было в 1926-1927 одной из наиболее животрепещущих тем советской литературы и средств информации. Разговоры о засылаемых с Запада с разведывательной целью эмигрантах подогревались чуть не ежедневными сообщениями газет о поимке шпионов, террористов и диверсантов. Так, в мае 1927 сообщалось о суде над Голубевым-Северским, присланным в Киев из Парижа "для создания монархической шпионской организации", связанной с польской контрразведкой. В том же году газеты пишут о разгроме группы кутеповцев, переброшенных через финскую границу. Видимо, об этой же полосе событий идет речь в мемуарах В. А. Ларионова, возглавлявшего вылазку против ленинградского Агитпропа на Мойке в июне 1927 (этой группе удалось вернуться в Финляндию; другая, готовившая нападение на общежитие чекистов в Москве осенью 1927, была схвачена). Цели проникновения на советскую территорию могли быть и личными, не связанными с разведкой и саботажем, как, например, тайные визиты В. В. Шульгина в 1925-1926 или приезд кн. П. Д. Долгорукова, окончившийся для него трагическим образом; ср. также роман В. Набокова "Подвиг". Советская контрразведка на засылку диверсантов отвечала не менее дерзкими акциями против их центров в Европе (наиболее известный случай — похищение в Париже генерала А. П. Кутепова в 1930). [Из 31.05.27; Гладков и Смирнов, Менжинский; В. Ульрих, Белобандиты и их зарубежные хозяева, КН 50.1927; Ларионов, Последние юнкера; см. также Ог 19.06.27; и мн. др.].
Население призывалось сотрудничать с властями в их розыске, что разжигало охотничьи инстинкты, заставляя подозревать белого шпиона едва ли не во всяком необычном, странно себя ведущем человеке. М. Кольцов придает антишпионской кампании героико-авантюрный ореол:
"Представьте себе белогвардейца, приехавшего осуществить заговор в Советской стране. Пусть даже он прибыл со всякими предосторожностями и поселился у своего друга, белогвардейца же; пусть ГПУ о нем не подозревает... Но ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения... Если белый гость покажется подозрительным, им тревожно заинтересуется фракция жилтоварищества. На него обратит внимание комсомолец-слесарь, починяющий водопровод. Прислуга, вернувшись с собрания домашних работниц, где стоял доклад о внутренних и внешних врагах диктатуры пролетариата, начнет пристальнее всматриваться в показавшегося ей странным жильца. Наконец, дочка соседа, пионерка, услышав случайно разговор в коридоре, вечером долго не будет спать, что-то, лежа в кровати, взволновано соображать. И все они, заподозрив контрреволюционера, шпиона, белого террориста, — все они вместе и каждый в одиночку не будут даже ждать, пока придут их спросить, а сами пойдут в ГПУ и сами расскажут оживленно, подробно и уверенно о том, что видели и слышали. Они приведут чекистов к белогвардейцу, они будут помогать его ловить, они будут участвовать в драке, если белогвардеец будет сопротивляться... Во время последней полосы белых террористических покушений целые группы ходоков из деревень приходили за двести верст пешком в город, в ГПУ, сообщить, что в деревне, мол, появилась политически подозрительная личность" [М. Кольцов, Ненаписанная книга // М. Кольцов, Сотворение мира].
Сюжет о бывшем помещике, эсере или диверсанте, тайно переходящем границу, был распространен в советской литературе задолго до кульминационного в этом смысле 1927 года и продержался в ней до предвоенного времени. Наряду с этим сюжетом и часто переплетаясь с ним, существовал другой — о ностальгическом возвращении (не обязательно из-за рубежа или с подрывными целями) бывшего хозяина этих мест, ныне превращенных советской властью во что-то другое, например, совхоз или музей [см. ДС 18//8]. В обоих вариантах пришелец является в новом обличии и качестве и не узнается никем, кроме "старого слуги" (см. ниже) или кого-то из близких. Из многочисленных примеров назовем лишь некоторые. В рассказах М. Булгакова "Ханский огонь" (1924) и Л. Никулина "Листопад" [КП 49.1926] бывший владелец наведывается в свой дом, ныне усадьбу-музей, соответственно как экскурсант и как нищий бродяга. В повести А. Гайдара "На графских развалинах" (1929) бывший помещик в сопровождении уголовника является на старое место тайно, чтобы искать спрятанный от революции клад. В повести В. Катаева "Я, сын трудового народа" (1937) помещик тайно возвращается в бывшую усадьбу, ныне совхоз, и живет в качестве работника у своего бывшего батрака. В повести Н. Чуковского "Княжий угол" (1935) крупный эсер, приехавший из-за границы, пытается организовать антисоветский мятеж. В фильме "В город входить нельзя" (1928) белоэмигрант, перейдя границу, является в Москву к отцу-профессору (которого играет народный артист Л. М. Леонидов); отец, узнав о шпионской деятельности сына, сообщает о нем в ГПУ. В пьесе Б. Ромашова "Конец Криворыльска" (1926) бывший врангелевский офицер в сопровождении профессионального шпиона является к отцу — ресторатору в провинциальном городке — с вредительским заданием; вариацией на ту же тему является и его пьеса "Огненный мост" (1929). В повести А. Н. Толстого "Василий Сучков" (1927) описываются похождения шпиона, по совместительству совершающего и бытовое преступление. В повести Ю. Слезкина "Козел в огороде" (1927) таинственного приезжего принимают в провинциальном городе за иностранца. В "Мастере и Маргарите" Воланда и его свиту принимают за шпионов, и т. д.