– Лаур, – сказал однажды старик, – ты любишь внуку мою, и Стано любит тебя, я отдам ее тебе… будешь ли ты беречь ее, как свою голову?
Лавр приложил руку к сердцу и к челу своему.
Старик призвал Стано, сложил руки юноши и девы, накрыл их головы полой своей одежды и обвел вкруг пня любимого своего дерева.
– Пройдите так весь круг жизни; да будет вам простор и на земле, и в одной могиле!
Для каждого понятна эта минута слияния двух жизней, двух душ в одну жизнь, в одну душу!
Проходят годы.
Лавр печален; часто Лавра нет дома; он уходит в горы. После долгих ожиданий Стано ищет его и видит, что он сидит на вершине горы и глядит в ту сторону, где садится солнце. Даль необозрима.
– О чем твое горе? – спрашивает Стано Лавра. Он не отвечает.
– О чем твое горе? – повторяет она со слезами. Лавр не отвечает.
– О чем твое горе?.. Лавр! – молится Стано печальному Лавру.
– Не ведаю, – отвечает он. – Мне все постыло, не разлюбил я тебя, не разлюбил я отца твоего; но что-то манит меня туда… Когда взойду на эту высокую гору, меня так и тянет броситься с нее в реку, которая течет в Дон… Я бы взял тебя и отца твоего на плечи свои и бегом, стрелою пустился бы вон по тому пути, который теперь порос густой травою!
Стано заплакала.
– Иди домой, скажи это дедушке, – произнесла она сквозь слезы и повлекла Лавра за собою.
– Отец мой! – вскричала она еще издали, подходя к деду своему. – Слушай, что говорит Лавр; ему грустно, горько в наших краях!
– Знаю, – сказал старик, посадив Лавра подле себя. – И птица помнит небо, под которым оставила скорлупу, и она летит вить гнездо свое там же, где была вскормлена и вспоена отцом и матерью… Иди, Лавр, на родину! Возьми и свою Стано: без тебя ей не жить; а мне недолго смотреть на день; я и без вас прилягу головой к этому пню и усну крепко.
– Нет, отец! – сказал Лавр. – Не пойду! Не шути над моей душой!.. Ты мне дал Стано… да я не отниму ее у тебя!.. я останусь с тобой!
– Иди, Лавр, здесь нет для тебя спасенья от злой болезни, только родной воздух излечит тебя. Иди, не губи ни себя, ни Стано. Ты не видишь побледневшего лица своего и потухших очей; а я вижу их, и Стано видит их.
– Не иду, отец!
– Лавр, и я пойду с тобой; я хочу еще раз взглянуть на светлый мир.
Очи Лавра вспыхнули; он, казалось, ожил.
– Ты хочешь идти на мою родину?.. Она далеко! – произнес он опять печальным голосом. – Нет! мы останемся здесь!
– Лавр! за этой горой есть река: сруби на ней насад[146]; когда будет готов, ты и Стано пособите мне перейти гору; там сядем мы в насад и поедем вниз по реке до Дона, а там до моря и в твою землю.
Лавр обнял отца и Стано.
Чрез несколько дней насад был готов и наполнен припасами.
Старик упал подле дуба на колени, взглянул на небо и залился слезами.
– Прости, юдоль счастливая, моя родная юдоль! прости прах отцов и друзей моих!
– Нет, отец, мы не пойдем отсюда! – вскричал Лавр, тронутый слезами старика. – Я не разлучу тебя с родной землею!
– Идем, – сказал старик решительно, облокотись на Лавра и Стано, – не бойся, я не умру на чужой земле. Лавр! помоги мне идти.
Старик пошел; Лавр должен был исполнять волю его. Они перешли чрез гору молча; спустились с утеса. Приблизились к насаду.
– Постойте, дети, – сказал старик, припав на колени и облобызав землю. – Лавр, возьми с собой моей родной земли, насыпь у кормы.
Лавр исполнил желание его, наносил в ладью земли. Старик, довольный, сел на насыпь. Стано села подле него; Лавр отчалил от берега, и по течению реки ладья потекла догонять волны, которые стремились в Тана[147]. Река извивалась между крутыми берегами в горах Аланской земли.
– Уж во второй раз еду я по этой реке, – сказал старик. – С купцом Венедским Эсафатом ездил я рекою Тана, в озеро Азак, потом чрез гирло Таманское в море Туманное, что Греки зовут Понт-Киммерион, а Татары Олу-Денгис, то есть великое море. Был я и на твоей родине, Лавр; знаю я дорогу на Запад. Прежние отцы мои жили на берегах Дуная, прославленных Царем Аттилою, прадед мой Славий, роду Гуннского, ходил к Латынскому Воеводе Вельзару с Славянами да Антами на помощь против народов, живущих на полночь.
Так рассказывал старик Лавру повесть старых времен.
Чрез несколько дней открылись, в синеве, берега реки Тана и потом Греческий город Танаис, при устье реки. От сего города пустились они восточным берегом озера Азака, или Меотического, который усеян был Торговыми Вежами Греков.