Мой сосед встрепенулся и на этот раз заказал себе только кофе, но просил горячий кофе, очень горячий. При этом он смотрел в глаза кельнерши дольше, чем позволяют приличия, и кельнерша мило улыбнулась ему.
— В Сочи мы сердечно распрощались с нашими русскими знакомыми, и наше судно — оно называлось «Грузия» — вышло в открытое море. Русские любят целоваться. Не успеете вы оглянуться, как вас уже трижды чмокнут в щеки. Нам, немцам, это не по вкусу. Я хорошо видел, как этот Саша, этот фриз, поцеловал Ирену прямо в губы. Но что поделаешь, когда мы все буквально купались в дружбе?
Сейчас-то я понимаю — не иначе как черт приложил к этому руку: в Ялте, в цирке, мы снова встретили наших русских знакомых. Пока мы осматривали Сухуми, они на теплоходе «Абхазия» напрямик приплыли в Ялту, и тут поднялся веселый шум.
Мы шатались из кафе в кафе, завязывался флирт, и нужно было уметь пить водку, не теряя проницательности, чтобы установить, кто с кем флиртует. Только я один не мог позволить себе флирта после того, как мы с Иреной… Ну, вы сами понимаете, это ясно.
Ирена тоже держала себя безупречно, так мне по крайней мере казалось. В подвальчике все уже токовали, словно тетерева на току. Я никогда бы не узнал, что тетерева так ведут себя весной, если б мой друг Хейнцельман не прочел об этом и не рассказал мне. Мужчины изощрялись в каламбурах, а женщины старались перещеголять друг друга остроумными ответами и кокетством. В таких обстоятельствах и я не сижу с похоронным видом, можете себе представить, и мне трудно было не рассердиться, когда Ирена то и дело закрывала мне рот ладонью, она буквально затыкала мне рот.
К нашему столику подошла весьма полная и внушительная дама в белом рабочем халате: «Белый рабочий халат означает, что у человека белая работа, которая оставляет халат белым!» — сказал, вернее прокричал, я, потому что хотел, чтоб мою остроту услышали, но мне показалось, что все равно ее никто не услышал. Дама в белом халате сказала, причем она обратилась почему-то ко мне: «Здесь запрещается кричать. Как вам не стыдно, граждане, товарищи!»
А почему, собственно, она обратилась ко мне? Все остальные тоже шумели. Ну, ладно, я не такой, и, чтобы успокоить эту начальницу или кто она там была, заказал еще кофе. Я, кажется, уже упоминал, что нас было четверо мужчин и четыре женщины, но я заказал девять чашечек. Сейчас объясню зачем. Мне в голову пришла остроумная идея: дело в том, что у стойки бара, спиной к нам, одиноко сидел человек. Нам подали наш кофе, и мы, помня предупреждение дамы в белом халате, выпили его довольно тихо. Человек у стойки слегка кивнул нам, когда перед ним поставили чашку кофе, и снова отвернулся.
Казалось, будто кое-кто из нас только и ждал тишины, в которой мы пили кофе, чтобы продолжать флирт шепотом; комплименты шепотом куда эффективнее, сами понимаете. Но того человека у стойки наш шепот, видно, покоробил, и он повернулся к нам. Ему было лет под тридцать. Лицо его казалось слегка помятым, ну, вроде кожаных перчаток, которые носишь вторую зиму. Он покраснел то ли от смущения, то ли от того, что уже выпил, сидя в баре. И сделал было движение, похожее на поклон, но не поклонился. «Вы мне нравитесь, — пробормотал он. — Вы все мне нравитесь. Вы мне симпатичны». Мы кивнули в ответ, и кто-то сказал: «Пустяки, стоит ли говорить об этом» — или что-то в этом роде. Пожалуй, вежливее было бы пригласить молодого человека к нашему столику. Как люди воспитанные, мы должны были это сделать, но у меня есть свои предрассудки, а остальные трое мужчин сообразили, вероятно, что пятый нарушит равновесие нашего маленького общества.
Молодой человек ушел, и тогда я сказал: «Он хорошо говорит по-немецки, очень хорошо. Если он агент тайной полиции, представляете, как я выбил его из колеи своей чашечкой кофе!»
Двое наших соотечественников расхохотались, остальные тоже усмехнулись, этот фриз, этот Саша, нахмурил свои свинячьи белесые брови, а Ирена бросила на меня взгляд, который напомнил мне наши худшие времена, времена пасхального марша сторонников мира. Только этого мне не хватало.
Опять пришла дама в белом халате — наши соотечественники смеялись слишком громко — и на этот раз выставила нас вон под предлогом, что уже давно пора закрывать кафе.
И вот мы на набережной. Несмотря на середину октября, теплый летний ветерок обвевает нас, и набережная живет такой оживленной жизнью, будто сейчас восемь часов вечера; люди прогуливаются взад и вперед, а над множеством фонарей рассыпаны звезды, словно сверкающая галька, и море с шумом набегает на прибрежные камни и откатывается обратно, и я не преувеличиваю, когда говорю вам: оно дышало, это море, честное слово.