Я остановился и подождал их, но, видно, напрасно, потому что Ирена сказала недовольно: «Почему ты не с остальными?»
Итак, упрек. Как бы вы поступили на моем месте? Да, я тоже ничего не ответил. Я рванулся вперед, прорезая толпу, как комета.
Пожилые девицы, которые до глубокой ночи разыгрывали книги в лотерее, кончили работу и захлопывали свои ящики. Книжная лотерея! Я объясняю себе пристрастие русских к чтению только тем, что они позднее других выучились читать. Мне было очень тоскливо, честное слово. «У тебя всегда было вдоволь энергии, — думал я, — и чувство юмора у тебя есть, с его помощью ты не раз вытягивал себя из кучи неприятностей, как Мюнхаузен вытащил самого себя за косу из кучи грязи». Надо отдать мне справедливость, я, знаете, человек такой: победил, увидел, ушел — уж этого у меня не отнять.
Женщины, дежурившие у весов (здесь даже среди ночи можно взвеситься), кончили работу и забрали свои весы домой, и на краю набережной остались стоять только ростомеры, принадлежащие этому обществу по взвешиванию. Они возвышались на краю набережной, словно водомерные рейки. Они-то и подсказали мне мысль о хорошей шутке, и я понял, что чувство юмора не оставило меня в беде.
Я встал возле одного такого ростомера и закричал: «Кому измерить рост! Кто хочет измерить свой рост!» Понимаете, я орал, как ярмарочный зазывала.
«Эй, господа, не упускайте возможности! Измеряйте свой рост по дешевке, задаром!» Я стучал движком и двигал его вверх и вниз по стойке.
«Кого измерить! Подходите меряться!»
Я имел успех: около меня остановились первые прохожие. Они называли меня Фрицем — черт его знает, с чего это пришло им в голову — и просили измерить их рост, и я мерил их безо всякого обману, и они смеялись, довольные, что я меряю честно.
Вы себе представить не можете, какой поток людей устремился ко мне. Старая история — люди бегом бегут туда, где можно позабавиться. Я вошел в раж: «Измеряйте свой рост! Измеряйте свой рост!» Дела у меня хватало. Пришлось поработать по-настоящему. Я и не заметил, что члены нашей маленькой компании застряли в образовавшейся вокруг меня толкучке. Вдруг около меня возник этот — помните, я говорил — страховой саксонец, снял соломенную шляпу и закатил глаза, словно слепой. Зрители, все больше иностранцы, главным образом немцы, приняли нашу шутку. В соломенную шляпу полетели копейки, и нужно вам сказать, что в России они называют пфенниги копейками.
Ну, во всяком случае, я увидел, что и саксонцы — вообще-то я их недолюбливаю — умеют не испортить шутку, и тут вдруг раздается возглас: «Эрих». Я оглядываюсь и вижу Ирену, Ирену, у которой от гнева изменился голос, стал совсем чужой, Ирену об руку с этим фризом. «Эрих!» — кричит она в ярости. Что бы вы сделали на моем месте? Я ей не сын, а этот верзила Саша — разве он мой папа? Я не сложил оружия, как тотчас же поступил страховой саксонец. Ну, теперь я его знаю, уж теперь-то я его узнал получше. Между нами: он порядочное дерьмо. Но мне было не до него — в тот момент по крайней мере. Ведь дело было в Ирене: вместо того чтобы радоваться, что ее муж способен вовлечь в игру целую толпу на набережной мирового курорта, она просто взбеленилась. Если б еще она бросила этого длинного парня, так нет же, его она не оставляла. «Ну что ж, каждому свое удовольствие», — подумал я.
Но немного погодя мне все удовольствие испортил какой-то ворчливый Иван, с лицом, изрубленным шрамами. Подходит он ко мне, хватает за плечо и трясет. Я думаю, он веселится, и говорю: «Здравствуй, Иван, пожалуйста и до свиданья», — и еще что-то в таком роде, что я уже успел усвоить. Цивилизованный человек на любом языке усвоит несколько слов. Но этот Иван, не переставая дружелюбно трясти меня, говорит по-немецки: «Что, Фриц, ищешь восточных рабочих?»
А я говорю: «Иван, — говорю, — неужели уж и пошутить нельзя. Ведь такая поездка стоит немалых денег». Тут он тряхнул меня так, что голова чуть не слетела с плеч. «Пожалуй, хватит», — подумал я, но он уже ушел.
Слово чести, все удовольствие мне испортил. В конце концов, всем известно, как они обращались тогда с восточными рабочими. Мне мать рассказывала об этом, но нельзя же любую шутку сразу переводить на политику. Я против!