Я убрал с берега озера звериное пугало — отвез домой и сжег.
Разумеется, егерь в один из ближайших дней наведался к тому месту и порадовался, что животные приняли от него яблоки и даже умяли картонный ящик с надписью «Вест-индские бананы».
Вот так радость может возникнуть из заблуждения, но радость есть радость, маленькая помощь в жизни, однако при условии, что человек не узнает, что радость — результат заблуждения.
Лошади и голуби
Зимой лошади шарахаются от зеленых мшистых кочек, торчащих из-под снега, весной пугаются последних кучек снега среди зеленых мхов.
Шел спор о кормовой смеси из семечек подсолнуха и пшеничных зерен: если в кормушке преобладает пшеница, то голуби сначала выклевывают темные семечки, если же в смеси преобладают черные семечки, то раньше будут склеваны пшеничные зерна.
Не дай нам бог, подобно лошадям, пугаться последствий смены времен года и, подобно голубям, по цвету выбирать себе пищу.
Гусак
Собаки лаем возвестили о приезде чужих. Синяя машина, оставляя за собой снежные колеи на дороге, покачиваясь, проехала по лугу к нашему домишке. Мы настроились на неожиданный новогодний визит.
Из столицы приехал художник, мой друг. Ликуя, что он сейчас доставит мне радость, и даже не сказав обязательного «с Новым годом», он немедленно стал вытаскивать какой-то ящик из своей синей машины.
Крышка ящика была сколочена из деревянных планок, между планками торчала голова гуся, а из оранжево-красного гусиного клюва шли звуки, напоминавшие те, которые ученик лесника на второй неделе обучения извлекает из охотничьего рога.
Мой друг улыбался. Он ведь видел только гуся, судя по гоготу, его новогодний подарок был еще жив, а кроме того, он не заметил на моем лице выражения неудовольствия, да и вообще не принимал во внимание, что человек постоянно меняется, что я тоже человек и, следовательно, вправе измениться.
Разные домашние животные: волнистые попугайчики, морские свинки, черепахи, египетские голуби и карликовый африканский козлик — своей энергией и голосовыми средствами, прожорливостью и жизнерадостностью довели меня до полной утраты жизнерадостности, я так изменился, что подарил всех этих милых зверюшек больничному зоопарку в Магдебурге, и появление гуся навеяло на меня неприятные воспоминания о том отрезке жизни, который, как я думал, уже остался позади.
Мой друг и его жена встретили Новый год в столичном клубе художников, называвшемся «Чайка», там была устроена лотерея, то есть игра, сохраняющая в нас воспоминания о капитализме, когда многие оплачивают «счастье» одного.
Хотя некоторые уверенно говорят, что в наш научно-технический век суеверие вырвано с корнем, но тут же начинают смущенно вертеть в руках «поросят, приносящих счастье», или хватают с прилавка трубочистов, а так как трубочисты будто бы дарят удачей на целый год, то в новогоднюю ночь их в лотерее не разыгрывают и заменой им, как раньше, так и теперь, служат все те же поросята.
Но в истекшем году план поставок свинины ликвидировал суеверие: чтобы его выполнить, потребовались все поросята, имевшиеся в наличии, и потому устроителям лотереи пришлось довольствоваться новогодним гусем, который мог быть назван так лишь при большой благожелательности, на самом деле это был старый, упрямый, никому не нужный гусак.
Мой друг и его жена скупили целую кучу лотерейных билетов, так как вбили себе в голову, что этого гусака необходимо спасти от берлинских сковородок и сохранить ему жизнь. Мой друг сумел подчинить себе счастье — денег у него было достаточно — он выиграл.
Новогодним утром спасители гусака пустили его погулять по ковровому лужку своей гостиной на четвертом этаже берлинского дома. Потом сварили для него яйцо, гусак взял яйцо в клюв и зашвырнул под книжный шкаф, мой друг его достал, а гусак опять бросил туда же и так далее. В конце концов гусаковы спасители притомились и легли спать, ведь первый день Нового года, как всем известно, неподходящий день для работы.
Что же делает деревенский гусак, очутившийся в огромной каменной клетке между небом и землей? Он проверяет свои способности. Этот гусак из Марцаны или ее окрестностей принялся исследовать библиотеку моего друга, клювом вытаскивал книги с полок, в местах, показавшихся ему интересными, загибал страницу или попросту выдирал ее. Усердие у него было завидное, таким способом он проверил немало книг, но потом взлетел на письменный стол и прочитал в газете репортаж из зоопарка некоей молодой особы: «Материнские радости в обезьяннике».
Молодая особа, видимо, частенько спала на уроках биологии в школе, она так страшно идеализировала жизнь животных, как это делали девицы полвека назад, некоего Павлова она, надо думать, причислила к ветхозаветным пророкам, обезьян — к филистерам, их детенышей она называла «бэби», а преждевременно родившегося малыша — «недоноском», старые самки были для нее «мамочками», самцов же она величала «папочками».
Покончив с чтением, гусак стал умиленно вспоминать своих мамочку и папочку, покуда его внимание не привлек рак.
Рак лежал в салатнице; салатнице, раку и салату предстояло стать натюрмортом, гусак расковырял клювом рака, потом потолкался о стену гостиной и наконец-то обнаружил травку в виде цветов на подоконнике.
Он объел цветки клевера, сожрал лист с низкорослого каучукового деревца, а кактусы разочарованно побросал на пол.
От шума мой друг проснулся, разозленный, что его новогодний сон был прерван, он натянул брюки и попытался оживить свои школьные познания из зоологии, ему смутно припомнилось, что гуси едят рыбу, и жена поспешила принести из холодильника сардины в масле.
Гусак разбросал их по ковру. Ковер еще и сейчас свидетельствует, что в квартире жил гусак, не пожелавший есть поданные ему сардины.
Мой друг и его жена переглянулись. Они спасли гусака от ножа, но, кажется, обрекли его на голодную смерть, гусак подтвердил это мрачное предположение, оставив на ковре несколько памяток о былых своих пирах, и в этот момент друг вспомнил обо мне.
— Ты встал перед моим внутренним взором как ангел-хранитель, — сказал он, ибо так уж устроен человек: для воспоминаний ему необходим толчок.
Я запер гусака в сараюшку, но мой друг и его жена испугались, что там ему будет слишком одиноко.
— Тебе надо подыскать ему супругу, — сказала она, он добавил:
— Смотри, не вздумай его прирезать, кстати, гусака зовут Эммерих.
Я терпеливо все это выслушал, ведь в первый день Нового года сердце открыто для всего доброго, а я уже принял решение в новом году не злиться на дураков, не насмешничать и отвыкнуть в рассказах, которые я пишу, критиковать или окарикатуривать кого-либо, к тому же я обязался (правда, не вслух) не раздражать ни себя, ни своих соотечественников проповедями и наставлениями, словом, я хотел стать благонамеренным писателем.
Но жизнь не интересуется Новым годом и вообще людскими праздниками, она не идет но ровной дорожке, с нею, однако, надо дружить, надо помогать ей идти вверх, а тут уже поневоле начинаешь иронизировать и критиковать тех, что хотят всю свою жизнь простоять на месте.
Мне надо было поехать в город на заседание, и я попросил товарища Эмиля, который обхаживал наших пони, заодно покормить и гусака.
— Как звать этого стервеца? — спросил он.
Я не без робости ответил:
— Эммерих.
Эмиль заметил, что это неподходящее имя для такой дряни и перекрестил его в Генриха. Впрочем, для гусака наши разговоры значили не больше, чем для нас его гогот, ему было наплевать, зовут его Эммерихом или Генрихом.
Пришла весна, гусак стал озорным и заносчивым, а наши собаки, собственно говоря, излишними, ибо Генрих гоготом и криком возвещал приближение чужого.
Теперь я уверен, что случай с гусями на Капитолии не выдуман и недаром о нем говорится в книгах по истории, более того, я уверен, что гуси совершили еще и другие исторические деяния, да только суетные политики прошлых веков выгнали их из исторических книг в брошюрки по птицеводству.