Выбрать главу

— Тот, кого мы допрашивали вчера, — сказал капитан. — Он нашел в соломе жестянку — крышку консервной банки, сперва выцарапал слова на стене, а затем перерезал этой жестянкой горло.

Теперь не оставалось никаких сомнений: ее Андрей мертв. Она слышит траурную мелодию, она видит, как склоняются к земле знамена…

— Слушайте, как вас… — повернулся к девушке подполковник.

— Анна Шеккер, — поспешно подсказала Оксана.

— Слушайте, Шеккер, ведь он еще вчера бормотал эти слова. Не так ли?

— Да, он бормотал… Я переводила вам все дословно. Слова «верю, люблю» он повторял особенно часто, но слова «боюсь» я не помню. Такого слова я ни разу не слышала.

Подполковник еще раз скользнул фонариком по стене.

— Мерзавец! Грязная свинья. Он одурачил нас, как мальчишек. Надпись сфотографировать и стереть. Солдата, который не осмотрел солому, под арест на пять суток. На десять! Свинья.

Бормоча проклятья, подполковник вышел из подвала. Капитан вежливо пропустил Оксану вперед. На ступеньки лестницы, ведущей наверх, падал сеет, и Оксана еще раз увидела у стены что–то, покрытое куском грязного брезента и теперь смутно напоминавшее форму человеческого тела. Это было тело Андрея.

В правой руке Оксана все еще держала успевший увянуть цветок цыганочку. Она вспомнила о нем. И когда проходила мимо, то, не глядя вниз, разжала пальцы и уронила цветок на брезент.

Недаром сорвала она эти стебельки с повисшими, алыми бутончиками нераспустившихся цветов. Это были те цветы, которые смогла она принести на могилу Андрея.

Никто не заметил…

12. ЖИВЫЕ ПРОДОЛЖАЮТ БОРЬБУ

Оксана очнулась в своей комнате. Она не помнила, как шла с аэродрома домой, не помнила ничего из того, что произошло после посещения подвала в сером двухэтажном доме. Этот отрезок времени словно выпал из ее сознания. Но она — на свободе… Значит, ничего особенного не случилось. Очевидно, она сумела механически сыграть свою роль до конца: улыбалась, что–то отвечала капитану и, не заходя в столовую, ушла в город, домой. У нее хватило сил на этот путь. Инстинкт самосохранения увел ее подальше от глаз людей.

Теперь она лежала на кровати ничком, уткнувшись лицом в белоснежную подушку. Подушка была сухой, горячей. Неужели она серьезно заболела? Похоже. Тело кажется парализованным. Самое страшное, если наступит беспамятство и она начнет бредить. Она назовет в бреду имена, клички подпольщиков, имя Андрея в первую очередь. Тогда — все пропало.

Нет, так не годится. Нужно овладеть собой. Нужно подняться с постели, умыться хотя бы, привести в порядок прическу. Сейчас, сейчас… О, она молодец, она умница, она заставит себя подняться. Только бы пересилить эту боль в груди. Никогда еще не испытывала она такой боли. Это болит душа. Какая душа? Чепуха!.. Судьба, душа, предчувствия — все чепуха! Моральная травма — вот как это, кажется, называется по–научному. Боль пройдет… Все пройдет. Она смелая, бесстрашная разведчица. Это — главное. Она вынослива и живуча, как кошка. Самое ужасное она уже пережила. Сейчас нужно подняться, обтереть тело по пояс мокрым полотенцем, и она снова будет бодра.

Но тело отказывалось повиноваться. Оно требовало абсолютного покоя. С большим трудом Оксана слегка повернула голову. На деревянном крашеном полу дымились золотые пятна; косые столбики солнечного света, мутные от множества движущихся в воздухе пылинок, уходили вверх, к окну. Оксана долго следила за движением пылинок. Она — пылинка. Все люди — ничтожные пылинки. Суетятся, радуются, страдают. В какой–то книге она читала нечто подобное. «Человек — это звучит гордо». Андрей — гордая, красивая пылинка — исчез из освещенного солнцем столбика, а она, Оксана, все еще кружится. Зачем? Смешно. Печально и смешно…

Оксана вздрогнула. В открытое окно донесся тягучий, унылый голос жестянщика.

— Ведра! Старрые ведра латаа–аю! Па–суду па–а–яять!

Это шел Тихий.

Что ему нужно? Он ведь и так, очевидно, все знает. Анны Шеккер нет дома… Тихий покричит и пройдет мимо. Скорей бы.

Девушка закрыла глаза. Темнота успокаивала ее. Больше ей ничего не нужно. Вот так лежать, не двигаясь, ни о чем не думать.

— Па–а–яять! Ка–астрю–лии! Па–а–сууду! Ведра! — совсем близко раздался требовательный и тревожный голос жестянщика.

Тихий приказывал Оксане подняться и выйти к нему навстречу. Вот снова у самого окна:

— Жестяя–яные раа–боты! Ремо–оо–нт!

Оксана лежала, не подавая признаков жизни. Темнота, покой… Тихий уйдет. Он уже, пожалуй, прошел мимо. Вдруг она спрыгнула с кровати, высунула голову в открытое окно и с отчаянием крикнула: