Оксана удивленно посмотрела на летчика.
— Неужели вы испугались, Людвиг? Я думаю, вы видели картинки и пострашнее. Помните, вы мне рассказывали, как вырвались из тучи над станцией, забитой поездами, и удивительно точно уложили все бомбы на цель.
Она улыбалась, словно восхищаясь боевой отвагой своего друга. Но простодушная улыбка казалась какой–то загадочной.
Вернер нахмурился. Анна поступила нетактично: она второй или даже третий раз напоминала ему об этом случае. Он рассказывал ей, что на станции среди прочих составов находилось два санитарных поезда с красными крестами на крышах. Он хорошо видел эти кресты… Да, Анна могла бы понять, что такое воспоминание не особенно ему приятно. Может быть, она издевается над ним?
Сжав губы, летчик пристально посмотрел на девушку. Анна старательно терла стекла. У нее красивые, ловкие руки… Как лихо надавала она ему пощечин в первый день знакомства! Пощечины положили начало их странной дружбе. Она даже не подозревала, что ее пощечины пробудили в нем человеческое достоинство. Если судить строго, Анна — ограниченное, глупое, эгоистичное существо. Тонкие переживания ей, пожалуй, недоступны. Она думает о своих пятидесяти десятинах. Это ее жизненная цель, мечта, счастье. И все же она очень мила, забавна. Простушка. Во всяком случае, ему с ней легко.
Людвиг покачался с пятки на носок и, ничего не сказав, вышел из столовой.
Среди убитых оказались знакомые: штурман и стрелок–радист. Людвиг смотрел на их восковые лица, не испытывая ни страха, ни сожаления. Смерть товарищей стала для него чем–то обычным и естественным. Он давно уже привык к мысли, что те молодые, сильные и храбрые люди, с какими он разговаривает и шутит, могут через полчаса или даже через несколько минут превратиться в мешки с костями или обугленные трупы. Все это было в порядке вещей и уже не могло ни ужаснуть, ни поразить и даже удивить его. Людвиг знал, что и к его смерти отнесутся также спокойно, и если кто–либо удивится, то лишь тому, что он так долго «протянул». Заплачет одна Анна…
Он уже собирался уходить отсюда, как вдруг услышал голоса за спиной.
— Смотрите хорошенько!
— Я уже смотрел, господин майор.
— Что же, по–вашему, он взлетел на небо?! Если он убит, то должен быть здесь. Мы подобрали всех.
К трупам в сопровождении франтовато одетого солдата, державшего в руках кожаные шоферские перчатки, шагал длинноногий майор Вольф с испачканным сажей потным лицом. Он остановился возле Вернера, вытер скомканным грязным платком лоб и, дико озираясь на чистое небо, заговорил взволнованно, явно стараясь найти сочувствие и поддержку со стороны Людвига.
— Видите, что происходит, господин подполковник? Двенадцать самолетов сгорело на земле, три истребителя — в воздухе. А сколько машин повреждено и вышло из строя! Я предупреждал, я требовал… Три зенитных батареи на таком аэродроме?! Их подавили в первую же минуту. Отлично сработала наша прославленная служба наблюдения за воздухом, нечего сказать — нам позвонили, когда зенитчики сами увидели самолеты русских над головой.
Людвиг холодно, но с некоторым интересом рассматривал маленькую, измазанную сажей плаксивую физиономию коменданта аэродрома. «Боишься? — думал он со злорадством. — Надеялся закончить войну, не увидев настоящей бомбежки? Нет, будешь дрожать за свою шкуру не раз. Это только начало… С нашим господством в воздухе уже давно покончено. Авиационные заводы не в силах восполнить потери. Полк в течение одиннадцати дней не может получить новых машин».
К ним приблизился щеголеватый солдат.
— Нашего обер–лейтенанта среди убитых нет.
— Значит, он успел уйти с аэродрома.
— Я позвонил нашему подполковнику — обер–лейтенанта Маураха там нет.
— А где вы были во время налета?
— Обер–лейтенант оставил меня у ворот.
— Отвечайте на мой вопрос, — рассердился Вольф, — меня интересует не то, где вас оставили, а то, где вы были во время бомбежки.
— Я отъезжал немного в сторону, — бойко ответил солдат. — Согласно уставу, требующему рассредоточения при налете вражеской авиации.
В словах гестаповского шофера была известная доля правды. Завидя советские самолеты, он погнал машину в поле, подальше от аэродрома. Пятнадцать километров показались ему не таким уж большим расстоянием, и он остановил машину, когда спустила камера в заднем скате. Причина вынужденной задержки была весьма уважительной. Меняя камеру, шофер проваландался часа полтора и прибыл к аэродрому, когда уже все давно успокоилось. Обер–лейтенант к машине не выходил. Ожидая взбучки, шофер счел нужным позвонить в гестапо. Маурах там не появлялся.