Горшок не долетел. Упал прежде на холодный камень и рассыпался, словно был из трухи. Проскакал всадник в форме стражи, и от растения оторвалась головка. Лепестки же и вовсе рассыпались по снегу.
– Идем уже, – дернула Яру за рукав девочка. – Не разговаривай с этими. Они никто. А ты можешь заразиться. Как думаешь, у мадам хватит средств, чтобы всех вылечить? Не рискуй!
Она дергала и дергала Яру, пока они не ушли с площади, а там… Там их подхватил поток таких же, как и они, выходцев из приюта. А Яра все никак не могла забыть ромашку. Последнюю, как она думала, из выращенных ею когда-то.
Обед прошел мимо нее. Все мысли девочки были устремлены в прошлое. Она раз за разом обдумывала слова старухи. Не верила и верила одновременно. А как не верить, если она одна оказалась в тепле и уюте. И за нее платят. Платят за ее еду, одежду и уход.
Девочка не смогла доесть – не было аппетита. Вместо этого она отправилась к директрисе.
Арисия де Клее – мадам, как ее называли воспитанники, – встретила ее с благодушием, присущим только тем, кто отчаянно бы хотел детей, но не смог их обрести. Мадам де Клее была истинной радетельницей приюта, и попасть именно сюда мечтал бы, пожалуй, каждый выходец со дна.
– Госпожа, я могу задать вам вопрос?
Яра переминалась на пороге.
– Разумеется, – спокойно ответила женщина. Она видела состояние девочки и понимала, что, если сейчас просто уйдет от проблемы, – что-то случится.
– Кто платит за меня? Это… это важно.
– Ты не уйдешь, пока не узнаешь, – предположила женщина и получила резкий кивок в ответ.
– Это очень хороший человек. Уверена, ты слышала о нем. Лорд Шельдон. Не знаю, откуда он узнал о тебе, но твоя история заставила его позаботиться о твоей судьбе. Но это тайна, и ты никому не должна говорить, что я тебе рассказала.
Яра пообещала.
Следующий день выдался по настоящему морозным. Снег под ногами звонко хрустел. Снежки не лепились, но никто не унывал. Сегодня обещали залить каток, и все были в предвкушении скорого катания. Все, кроме Яры. Она шла, то и дело закусывая губу и сжимая в кармане дракончика. Шла с четкой установкой уйти с уроков. Но это она собиралась сделать позже, как все войдут.
Она дождалась, пока не закроется дверь за последним из учеников, и быстро прошмыгнула через ворота на задворки. Изнанку города девочка знала, пожалуй, лучше, чем любой сыщик и даже спустя год все ее движения были четкими, а дорога прямой. Она быстро достигла края, пробежала мимо покосившейся, еще стоявшей оградки и замерла.
Старой больницы не было. Не было провалившейся крыши, не было стен, полурастасканных на очаги, не было входа в подвал. Вместо него зияла дыра. Неровная, едва прикрытая досками.
Яра расчистила вход и медленно стала спускаться. Под ногой проломилась ступенька, и девочка упала на холодную землю. Рука отозвалась болью и холодом. Девочка поднесла ее к свету и вскрикнула: по ладони текла кровь. Медленно, но больно.
В углу, едва различимом в полумраке, что-то зашевелилось, и девочка отступила назад, едва не напоровшись на штырь.
– Воды, – совсем тихо попросил детский голосок. – Холодно…
Яра подошла ближе и в глубине вонючего тряпья кое-как разглядела маленькую девочку. Девочка куталась в эти тряпки, пытаясь согреться и уснуть, но ничего не получалось. Они не грели, ничего не могло согреть ее уходящую на небо душу. Глаза девочки были затянуты паутинкой. Ледяные чертоги уже распахнули врата, чтобы принять ее душу. Ждать оставалось совсем недолго.
– Страшно… Мама… почему ты не со мной… – плакал обреченный ребенок. Слезы катились по лицу и опадали белыми снежинками. – Мамочка… почему ты ушла?
– Она… не ушла. – Яра медленно подошла к ребенку. Она едва узнала этот голос, едва смогла вспомнить голосок дочери их лекарки. Единственной, кто мог хоть как-то помочь, обитателям подвала. – Она… скоро вернется…
– Яра?.. – Девочка каким-то образом узнала ее. – Яра… Ты вернулась. Они говорили – ты умерла. Все, кто ушел в тот день, не вернулись. И мама… они сказали, она ушла навсегда. Но ты вернулась. И она вернется… Правда?
Она говорила, а голос ее слабел. Яра присела рядом и взяла ее за руку. Ледянки девочка не боялась. Она и сама была ею больна. Когда-то в другой жизни, в той, где на окне цвели ромашки. И единственное, что она могла сделать для этой девочки сейчас, – просто проводить ее в последний путь. И она была с ней. Была, пока не замерзли затянутые дымкой глаза, пока мороз не забрал ее последнее дыхание, пока ее не приняли Ледяные чертоги.