Смешно только, что не он один не замечал того, что был музой для многих. Этого не замечал никто. Это было как-то нормально. Все привыкли к тому, что с Гришей можно обо всем поговорить, всем поделиться, что писать при нем стихи проще, что рисовать под его голос приятней, что петь, глядя ему в глаза – волнующей. Никто не осознавал, что рядом с ними было вдохновение, воплощенное в человеке. Зато все любили шутить над тем, как Гриша ищет свой талант и даже не замечали, что они поделили его между собой. Вдохновленные всегда на высоте, вдохновители остаются за пределами признания. И испытывать вдохновение, и его излучать – два одинаково бесценных дара. Только второй – совсем незаметный.
Жалко, конечно, что Гриша, искавший в себе талант всю жизнь, умер с сожалением о том, что его обманули.
Хозяин
Мне принесли его на усыпление. А что делать? Это – моя обычная работа. Я уже столько животных в этом кабинете на тот свет отправил – со счета сбился. Он был очередным. Хозяева рыдали, он смотрел на них непонимающим и полным сострадания взглядом, врач терпеливо выжидал – в общем, всё как обычно. Индивидуальность каждой такой слезливо понимающей и терпеливо помалкивающей сцены заключалась разве что в продолжительности. В случае с этими ребятами, она была средней. Просто люди делятся на два типа: те, кто принимают решения быстро и больше никогда их не анализирует и те, кто сомневаются в себя и до последнего и тянут момент окончательной осознанности. Эти – было видно – решились точно, но осознать происходящее не могли. Ох, люди-люди! Зачем вы заводите животных, если знаете, что будете не готовы принять их смерть? Не заводите изначально и не будет этих слёз! Глупые людишки…
Затянувшейся паузы не перенес даже врач и спокойно-настоятельно спросил: «Мы можем забирать?» Человечки кивнули головами, собаку взяли за поводок и повели в комнату, где он должен был запомнить последние кадры своей жизни. А он чувствовал неладное и пытался вырываться, дотрагиваться языком до хозяйских рук и касаться их правой передней лапой. Людишки ловили последние прикосновения, но давали ему исчезать.
Ко мне его привели уже ошалевшего от непонимания и неосознанности своих же собственных действий. Я посмотрел на него и увидел боль и страх. У всех собак такие глаза перед усыплением, так что меня это не удивило. Этот пёс мне нравится – жалко ему все эти гадости вкалывать. Я взял его за поводок и повёл к столу. Несколько первых шагов он шёл спокойно, а потом – как на шип железный наступил. Весь как завизжит, как закрутится на одном месте, пытаясь, подобно шурупу, вывернуться из гайки ошейника.
Только он не знал – еще и не такие у меня были! Сейчас наркоз введём – уснешь как миленький! А там и дитилинчик подоспеет. Так что ты, брат волосатый, не кепишуй! Говорят, собаки в рай попадают.
Но ему было совершенно всё равно куда попадают собаки. Он никуда не хотел – только домой. И он брыкался.
Это какая-то невозможная собака! Никак с ним не справиться! Всё уворачивается куда-то, вертится – ишь, активный какой!
А потом я заметил, что он без намордника. Точнее, без него он был почему-то с самого начала, но заметил я это только сейчас. Надо признаться, я сильно удивился. Эта тварь могла разорвать меня на куски еще на входе – бойцовская собака как-никак – а он только брыкается. Я опустил шприц и подошёл к псу. Его глаза были полны боли и страха. Как много боли и страха…
Я проснулся от жуткого скрежета. Будто кто-то решил раскачать старую задеревенелую люльку. Это был пёс. Он выл и плакал. Наверное, по хозяевам. Глупое ты создание! Они ж лечить тебя просто не захотели. Вон здоровяк какой! Рано засыпать тебе! И выть – тоже рано. 6 утра на дворе – а ну-ка спать!
Он прожил у меня 4 года – ни с одной девушкой я так долго не жил. Неохотно он поначалу подпускал меня к себе. Всё ждал, что я из-за спины шприц со снотворным достану. Но шприца не было и постепенно он привык к тому, что мне можно доверять. Даже вопиющие, а точнее ВОЙпиющие истории о том, как он скучает по старым хозяевам рассказывать можно. Но у меня получалось его увлекать и вскоре он забывал о грусти – хорошая собака!