Мотивом по-прежнему восторгались и ждали того дня, когда он превратится в громадное произведение. Когда его будут играть оркестры, и он будет покорять еще миллионы ушей своих воздыхателей. Так бы и случилось, если бы не скончался его отец. Случилось это так же спонтанно, как спонтанно когда-то написался мотив. Он умер быстро и окончательно. Мотив погибал вместе с ним. Почему? Потому что никому не было до него дела. Композитор отошел от жизни, не оставив ни одной записи с нотами, просто потому, что ненавидел делать записи от руки. Он никогда не любил свой почерк и особенно не любил, как у него рисуются ноты. Все сохраненные данные на компьютере удалились в тот миг, когда музыкант сделал свой последний выдох. Никто не знает: случайность эта была, глупое стечение обстоятельств или богу так было угодно, но компьютер «полетел» одновременно с вылетевшей из тела душой композитора. А все сотни слушавших и наслаждающихся когда-то мотивом людей даже не вспомнили, как он звучал. Забыли. Не запоминающийся он, говорят, какой-то был. Вот и не осталось от мотива ничего.
И только она, любившая его по-настоящему, знала, что он жив. Ее двухгигабайтовое сердце заполнено только им, поэтому она не даст ему умереть. Ни за что! Она обязательно попадет под руку какому-нибудь известному музыканту, знавшему отца мотива, и отдаст ему свое сердце, лишь бы мотив слушали вечно.
Про взаимопонимание
Такого раньше не было никогда! Сколько лет уж прошло, а такое – впервые! Чтобы оно, и не знало, чем заполнить собственную душу, как выразить собственные мысли, как излить свои переживания и поделиться эмоциями? Нет, это немыслимо! Письма всегда могли краше слов, брошенных в детально продуманном разговоре, описать всё то, что описанию не поддается. Письма всегда умело впечатляли своим внутренним миром глаза там, где уши переставали верить звукам. Все письма знали, как преподнести себя так, чтобы тот, кто держит их в руках, обязательно либо прослезился, либо умилился, либо что-то вспомнил, либо что-то понял. Они всегда очень точно угадывали, что хотят в них прочитать, и никогда не ошибались. Точнее, ошибались, конечно, но делали это специально, чтобы разнообразить свою жизнь и полюбоваться на разные эмоции заглядывальщиков в письменный мирок.
Но сейчас речь не об этом, а о том, что, в первый раз за всю свою историю, письмо, одно единственное, но очень важное, не знало, какими словами лучше всего раскрыть свою душу. Оно пробовало вместить в себя все самые прекрасные и самые изысканные выражения, оно играло эпитетами и метафорами, пытаясь всё это органично собрать в один неповторимый текст. И получалось, вроде как, неплохо, но всё равно – не то и не так. Текст был огромным, но письму казалось, что в нем не удалось уместить и пятимиллиардной доли того, что так хотелось сказать. Письмо отчаялось. Завтра такой важный день, и оно так обязательно должно оказаться на столе у одной очаровательной особы, а оно выразиться не может. А что, если оно так и не сумеет ничего придумать? Что тогда? Она с трепетом поднимет его со стола своими нетерпеливыми ладошками, слегка приоткроет, чтобы продлить миг ожидания чего-то волшебно-фантастически-замечательного, потом резко ворвется в душу и…обнаружит пустоту? Нет-нет! Так быть не должно! Ни в коем случае! Нет! Нельзя! Если бы душа и правда была пустой – хоть не обидно. А тут – она же переполнена! Только что со всем этим делать? Как описать? Письмо себя изводило.
Перьевая ручка, которая очень-очень давно уже не воплощала в жизнь самые смелые и самые неуверенные душевные порывы писем, но по-прежнему любившая вспоминать те времена, не могла не заметить, как письмо мучается. Она долго наблюдала за ним, а потом решила, что, наверное, сможет ему помочь.
–Чего ты хочешь, письмо? – спросила она.
–Я хочу наполнить себя таким текстом, который передал бы всё то, что переполняет всего меня, – пытаясь размышлять вслух, ответило письмо.
–И что же тебя переполняет?
–Чувства, эмоции, слова…миллионы слов! Их так много, а толку от них так мало. Да ты не знаешь! Вот она – знает. – Письмо на мгновение замолчало. Перьевая ручка улыбнулась.
–Хочешь, я напишу на тебе всё-всё, что ты хочешь сказать?
–Да, но ты же говорила, что стара, и можешь писать совсем недолго. Как же мы напишем всё?
–Подумай.
Письмо застыло еще на милидолю милисикунды.
Да! Оно знало, что писать. Оно приблизилось к ручке и позволило вывести на себе всё. Всё, что невозможно выразить и тысячами миллионов слов. «Ты знаешь…»