Пришла весна, и холодящие вопли ветра утихли. Снег так вообще сдался в плен солнцу, которое своими лучами, как веревками, обвязало сугробы и заставило таять от теплоты его прикосновения. Из зимней депрессии вышла и лужа. У нее было много времени. Она огляделась вокруг и увидела мир, украшенный искрящимся золотом с небес. Проснувшись в таком мире, она согласилась быть его частью, его отражением. Но тут прямо над ней появился червячок. Он медленно полз по грунту, приподнимаясь на каждом ползке, как вдруг с яростным криком откуда-то сверху примчалась птица, схватила насекомое и унесла на растерзание своим голодным птенцам.
–Нет! – в отчаянии закричала лужа. – Нет! Нет! Это не я! Это они! Я не виновата, что они такие! Я не такая!
Солнце заметило, как мучается лужица, и решило ей помочь. Оно приблизилось на невероятно близкое расстояние к ней так, чтобы увидеть свое отражение. Лужица не могла не заметить. Солнце так приятно щекотало теплом ее крохотные бережка, что лужа засмеялась.
–Вот это другое дело! Вот это – я!
–Ты. Всё это – ты.
–Но если я не хочу! Я хочу быть такой, как сейчас – и только.
–Тогда ты быстро сгоришь, – сказало, отодвинувшись в небесную глубь, небо. – Ты высохнешь от постоянного тепла. Ты же тем и интересна, что в тебе одновременно уживаются совершенно разные образы. И, пойми, они сильно зависят от того, где тебе посчастливилось появиться, кто находится рядом с тобой и что происходит вокруг. Всё это отражается в тебе.
–И что же, я ничего не могу с этим поделать? – обреченно спросила лужица.
–Можешь. Ты можешь делать отражение менее точным. Размывать его, искажать, постоянно колыхать, рябить. Мир от этого, конечно, не изменится, он останется прежним, но в тебе он отразится по-своему: так, как хочешь этого ты.
–Выходит, я все равно могу сделать мир таким, каким я хочу его видеть?
–Для себя – да. Изменить его совсем у тебя не получится. Он существует уже миллионы лет, он взрослый, ему бесполезно что-то объяснять. Он всегда прав. Но и бежать от него не надо. Он – часть тебя, а ты – часть его, – от этого никуда не деться!
Лужа поняла, что всё то, что есть вокруг нее, несомненно в ней отражается, но сама мысль о том, что она может сделать так, чтобы отразилось оно как можно красивей, придавало ей силы. И она стала играть с отражениями. Рябью и размыванием границ она из неприятных ей отражений делала неузнаваемые и порой очень забавные зеркальные отпечатки. Ей нравилось брать из мира вещи, и отражать их в себе, по-своему.
Приближалось лето, и лужа знала, что недолго ей осталось играть. Скоро настанет засушье, и ей придется впитаться в землю, чтобы через каких-то пару месяцев снова родиться на небесах. Она отразила удар солнечного луча и проникла под грунтовую кожу. Она больше не боялась ничего. Не боялась исчезнуть. Она знала: мир не изменить, просто можно сделать так, чтобы он отразился в тебе по-своему. Пусть немного искаженно, зато на отражение приятно будет посмотреть.
Про промахи
«Сна-ча-ло» – из раза в раз она выводила это слово, и постоянно не правильно. Постоянно! Сколько бы ни ставили ей двоек, сколько бы ни зачирикивали эту проклятую «о» на конце, сколько бы жирной красной ручкой ни исправляли – бесполезно! Все равно «сначалО»! Хоть ты растекись чернильным пятном по тетрадке! И самое забавное: ее саму это жутко раздражало, но она ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, натыкаясь на это слово, ей становилось страшно, она жутко терялась и забывала всё на свете – включая то, как правильно пишется слово «сначала» – и снова и снова делала ошибку в одном и том же месте.
Рука вообще не умела ошибаться. Точнее, она этого дико, невероятно, невыносимо, сумасшедше боялась. Ей казалось, что, сделай она ошибку в том или другом слове, и рассыплется всё предложение. А за ним и весь текст. Мир рухнет, если она позволит себе сделать хотя бы одну ошибку. Ей всегда казалось, что кто-кто, но она уж точно должна всегда и всё писать правильно. Она должна была быть самой безошибочно-правильной и грамотно пишущей. Поэтому она не ошибалась. А если и ошибалась, то билась в диком отчаянии об стол, пытаясь наказать себя за эту непростительность.
Вот почему она так боялась «сначала». Это слово вызывало в ней особую внутритрясость и она не владела собой. Оно пугало ее. И, казалось бы: выучить его – и дело с концом. Но что-то не давало ей сделать этого, и она ошибалась снова. А ведь она ненавидела ошибаться. Каждый раз, описавшись, она доказывала себе, что это не ошибка, это невнимательность. Она боялась признаться себе в том, что и она способна описаться. Она же всегда была идеально-грамотной! Она не может ошибаться! Не может! Она не желала понимать, что невозможно исписать всю тетрадку, не допустив ни единой ошибки. Она и слышать не хотела о том, что не нужно бояться описываться, нужно уметь запоминать, как пишутся слова правильно, тогда в следующей тетрадке ошибок будет меньше.