Старик подпошел к решетке, и быстро перебрав связку ключей, отомкнул тяжелую дверь.
- Что? Пора? - Хмуро спросил Федор, обращаясь к тюремщику.
- До чего ты тут славно смотришься, - тут же дал свой надменный голос Наркисс. - Тут тебе и самое место. Даже забирать тебя жалко. Вставай.
- Куда меня? - Пересилив себя спросил Федор у Накрисса; тюремщик с ним общаться явно не хотел.
- На оглашение приговора. - Улыбнулся Наркисс, и вошел в камеру. - Добром пойдешь, или дурить будешь?
Федор окатил Наркисса и его воина оценным взглядом. Дурить... У безоружного, против готового умелого воина в полном снаряжении шансов нет. Против двоих нет с запасом. Обратно бывало только в ромейских героических песнях про акритов-пограничников, да в русских отцовых песнях, где махнул богатырь Вольга рукой - улочка, отмахнул - переулочек... А в жизни, махнул рукой - нет руки, а потом и башки нет. Вот неготового, расслабленного, самодовольного, как Наркисс сейчас воина, свалить было можно, - была пара ухваток. И второго наверно можно. Но куда потом? И Федор это знал. И Наркисс это знал.
- Добром. Веди. - поднимаясь отряхнул рубаху Федор.
- Жаль. - Презрительно смял губы Наркисс. - Ну да что с тебя взять. И жил ты как баба. И на смерть идешь - как телок на убой.
- Твое счастье, - процедил Федор. - А то одному ведь туда уходить скучно. А ну как взял бы тебя в провожатые?
- Кишка тонка.
- Ну, в прошлый-то раз, из нас двоих, не я землю мордой трамбовал.
Наркисс катнул желваки, кожа на скулах натянулась так, что того и гляди прорвется. Одновременно с этим он мгновенно перетек в боевую стойку с левой ногой вперед, и характерно повернул щит, - хочешь себя укрывай, а хочешь колено противнику ребром выбей. За щитом у Наркиса характерно шоркнуло. Щит укрывал Наркисса, и Федор не видел, что он там достал, но судя потому что ножны меча тот не шевелил, на свет божий был извлечен кинжал, с которым в тесноте даже сподручнее. Федор отодвинулся к стене и собрался.
- Гляди-ка, Прокл, - обращаясь ко второму, пришедшему с ним схоларию, обратился Наркисс. Обратился без поворота головы, глядя при этом на Федора. - Напал на нас арестант. Напал, и погиб.
- Не дури, командир, - отозвался тот, кого поименовали Проклом. - У нас приказ.
- Так мы что? - Удивился Наркисс. - Только предотвращали побег.
- Не дури, - повторил второй. - И приказ у нас. И свидетель здесь. - Прокл мотнул головой в сторону тюремщика.
- А свидетель подтвердит, - весело утвердил Наркисс. - Верно, ключник?
Тюремщик кашлянул, взвесил в руке тяжелую связку ключей.
- Не верно, - тюремщик твердо посмотрел на Наркиса. - Я врать не буду. Скажу все как было. Ты что, вояка, думаешь, если я маленький человек, то и службы не понимаю? Пусть он аспид и безбожник, и пытался убить императора, а ты должен его привести, как и куда сказали. Потому - на том Рим стоит.
Федор поглядел на старика с приливом неожиданной благодарности.
- Да я же шучу, ключник, - опустив щит весело и добро сказал Наркисс. - Неужто думаешь, что я убил бы этого пса? Это бы для него только избавление. А там, куда мы его отведем, для него уж выберут казнь медленную, да лютую.
- Ну вот и веди на казнь, - буркнул старик, - нечего службу с шутками мешать.
- Выходи, - приказал Наркисс Федору.
Федор подчеркнуто медленно пошел навстречу Наркиссу, прошел мимо него, и вышел из камеры. Спина при это вся собралась в узлы, ожидая подлого удара кинжалом, который Наркисс в ножны так и не убрал. Но - не случилось.
- Пошел - показал на коридор второй схоларий.
- Спасибо, Отец, - повернув голову к тюремщику, сказал Федор.
- Да чтоб тебе гроб без крышки, - сплюнул ему под ноги тюремщик. - Саранча ты египетская.
С таким напутствием Федор, понукаемый двумя бойцами, и убыл из подземелья.
***
Как из темной подземной пещеры, поднимаясь на поверхность, к солнцу, видишь все больше света и красок, так же было и при подъеме из темниц дворца. Сперва коридоры стали светлее, появилось больше светильников. Мрачный тесанный камень сменили полированный плиты. Станы оделись узорами да мозайками. Световые окошки сменились окнами с яркими витражами. Безлюдье уступило место деловитым и распорядительным слугам. Наполнявшим коридоры тихим гомоном и шуршанием одежд. При появлении Федора, и его провожатых, все замолкали, и расступались, будто пред ними были вестники чумы. Наркисс со своим воином шел позади Феодора, и на развилках говорил ему куда свернуть.
- Что я дворец что-ли не знаю? - пробурчал Феодор. - Ты скажи куда идем?..
- Повертывай, куда скажу, - отзывался из-за спины мелочный Наркисс - арестанту знать не положено.
Впрочем, Феодор и сам вскорости догадался, куда его вели. И верно, через малое время жесткая рука Наркисса втолкнула его в малую залу для приемов. Сколько раз тут бывал Феодор, а все не уставал поражаться дворцовой красоте. Стены были одеты мрамором. Мощные колонны держали свод, до того округлый да легкий, что казалось, сам висит, никакой поддержки ему и не нужно. Свет играл на расписных потолках, изливался из окон, ласкал узорчатые витражи, что изображали старые битвы, славные победы, да богоугодные деяния. Люстры сверху были, - что огромные тележные колеса, все из блестящей бронзы, да на тяжелых цепях. А пол камнеплиточный был до того натерт, что отсветы лежали на нем будто озерца...
Но сейчас не до красот было Феодору. Тишиной встретила его зала. Во время приемов, в ней всегда была тишина. Но обычно была она спокойной и торжественной. А сейчас она была - гневная.
Обычно здесь на страже стояли воины из этерии варангов, но сегодня не было их в зале. Кроме одного - глава варанговой дружины, что носил звание "аколуф-этериарх". Он стоял в дальнем конце, у самого трона, хмуро положив руку на рукоять тяжелого меча. Правый глаз главного варанга, глядел на Феодора, будто серое свинцовое северное озеро. А левый глаз матерого воина заплыл в щелку в окружении огромного лилового синяка. Видать не стал учавствовать Аколуф в пьяной смуте, за то и получил в глаз от своих буйных воинов. Да зато сохранил свою должность, и был ему тот синяк заместо памятной медали. И все же, места где обычно стояли варанги сегодня занимали другие гвардейцы - из отряда "кандидатов". Обычно их отряд обеспечивал ближайшую защиту императора в военных походах, но ныне, они стояли, защищая императора и в самом дворце. Воины в своих отличительных белоснежных ипадеклибанионах и плащах, со знаком хризмы на щитах с зеленым полем, стояли у дверей и у стен, уперев древка копий в пол, и смотрели на Феодора по-разному. Со спокойным любопытством, с хмурым укором, а некоторые с жалостью, будто на хороший, но необратимо сломанный меч.
От немногих царедворцев же, столпившихся у трона - изливало гневом. Ближние императорские люди, смотрели на Феодора как на зловредное насекомое, навроде ядовитой сколопендры. В центре же их, на самом золотом троне, - будто спокойное око бури посреди шторма, сидел сам император Ипатий.
Толчок сзади прервал озирания Феодора, толкнул его вперед по зале. Будто клещи вцепились ему в плечи, - что говорить, руки у Наркисса и его второго воина были железными. Схоларии протащили Феодора мимо белых плащей и щитов стражи, мимо тяжелой узорчатой, разноцветной гексамитовой парчи придворных, мимо пятен гневных лиц, и тяжелым гнетом на плечи заставили Феодора опуститься на колени в нескольких десятков шагов, возле трона.
Камень пола больно ударил в колени. Руки конвоиров гнули к земле. Но Феодор все же извернул шею, и подняв глаза поглядел на своего императора. С этого положения василевс Ипатий казался выше, шире в плечах. Ноги в красных сапогах - символе царской власти - крепко попирали пол. Одежда и тяжелый плащ, пурпурного императорского цвета, украшенные многочисленными узорчатыми бляхами, будто превратили императора в тяжелую статую. Руки его спокойно и тяжело лежали на подлокотниках. Лицо под венцом было спокойно. А глаза - император глядел прямо на Федора с грозной испытывающей печалью, будто сам Иисус-вседержитель с иконы. Где-то краем, на краю сознания мелькнули у Федора обрывочные образы, где был вроде тот же человек, что сидел сейчас пред ним. Тот да не тот - испуганный, сгорбленный своим страхом, сжавшийся за столом. И будто глядел на него Феодор через какую-то неровную дыру... Полно, было ли? Мелькнуло и ушло. Почудилось. Не помнил Феодор день своего мятежного падения. Не помнил, как покусился на императора. Но глядя на грозное достоинство сидевшего перед ним отца всех ромеев - уверен был Феодор - тот и в тот день, спасая драгоценную жизнь свою, вел себя так же спокойно и достойно. И все же, - что-то было... До сего момента Феодор какбы не очень верил в предъявляемое ему обвинения. Они были будто неодолимый навет, нежданная беда, несправедливо свалившаяся на него, и перечеркнувшая его жизнь. Но сейчас, какие-то смутные образы проходившие мимо разума, подсказали ему, - бедовал он той ночью. Поднял он руку на первейшего среди всех ромеев. До сего момента Феодору было горько.