Это напоминает старый еврейский анекдот. Моше встречает Шимона на вокзале некоего городка в Польше и спрашивает: «Куда едешь, Шимон?» Тот отвечает: «Ты же знаешь — в Варшаву». «Ну да, конечно, — комментирует Моше. — Ты мне говоришь, будто едешь в Варшаву, чтобы я подумал, будто ты едешь в Краков, но я-то отлично знаю, что на самом деле ты едешь в Варшаву».
Беседуя с Гийемет де Серинье, Гари сделал ей признание, значение которого стало понятно только после его смерти: «Надо всегда помнить, что природе не свойственна снисходительность, а мы — часть природы. Порой человек ведет себя так, что с этим нельзя мириться. Наше общество всё готово принять, и человечество — жертва этой вседозволенности. Вероятно, меня погубит именно моя предельная терпимость».
Гийемет попыталась его успокоить: «Вам же только шестьдесят шесть лет, зачем вы говорите так, словно вам все восемьдесят и жизнь подходит к концу?» На что Гари ответил: «Вы так думаете? Не знаю. Мне кажется, что из меня уже и вправду песок сыплется».
115
Анализировать самоубийство,
говорить авторитетно о событиях, к нему приведших,
может только сам самоубийца.
В «Белой собаке» была фраза, свидетельствующая о том, что, несмотря на всю свою ненависть к этой особенно жестокой эпохе, Гари никогда не терял веры в человека:
Любовь к животным — довольно страшная штука. Если вы видите в собаке человека, вы не можете не увидеть в человеке собаку и не полюбить его. И никогда вы уже не поддадитесь мизантропии, отчаянию. И не будет вам покоя…
Однако сам Гари впадал в отчаяние.
За два месяца до смерти он попросил Рене Ажида на несколько дней приехать в Париж, чтобы помочь ему выйти из депрессии{847}. В Ниццу Рене вернулся с надеждой, что на какое-то время спас друга. Но однажды в пятницу вечером Ромену позвонил Шарль-Андре Жюно{848} и предложил встретиться. Жюно находился в Париже проездом и должен был улетать ночным рейсом в Женеву. Беседа касалась деловых вопросов и была короткой. Напоследок Гари сказал: «Прощай, Андре, мы больше не увидимся». Жюно заметил, что каждый человек вправе выбирать час своей смерти, но только не Гари — у него есть сын. Гари же напомнил, что Диего был объявлен дееспособным и что именно Жюно является его законным представителем и ведет его дела.
Гари любил сына больше всего на свете, но это не мешало ему думать о самоубийстве. Однажды Диего не появился за ужином, а кухарка Антония, которую за ним послали, не нашла его в комнате. Гари стало плохо: он испугался, что с сыном случилось какое-то несчастье. В состоянии шока он сидел в прихожей в полной неподвижности, не произнося ни слова, уставившись в одну точку. Только когда Диего вернулся, Ромен постепенно пришел в себя.
Двадцатого ноября Ромен Гари получил очень теплое письмо от Раймона Арона{849} с известием, что ему удалось разыскать ценный документ — письмо 1945 года о планируемом опубликовании «Европейского воспитания».
В конце ноября Роже Ажид был проездом в Париже и позвонил Гари; ему показалось, что тот очень возбужден и, словно в бреду, преувеличивает нависшую над ним опасность, тогда как Клод Галлимар предпринимает всё, чтобы разрешить его проблемы с налоговой полицией.
Спустя несколько дней Ромен Гари вместе с Лейлой Шеллаби отправился в Лондон по приглашению ассоциации «ПЕН-клуб». Там он навестил своего старого приятеля Александра Кардо Сысоева, который жил в районе Кенсингтон-Гарден, полюбовался его коллекцией картин и показался Сысоеву сильно павшим духом.