Усталый и измученный волнениями, ослабевший от потери крови и голода, я быстро уснул на прогретом солнцем сене, убаюканный оглушительным кваканьем лягушек.
Меня разбудил холод. Тот пронизывающий до костей ночной холод, о котором я раньше не имел и понятия. Звезды уже побледнели, широкие белые полосы бороздили синеватую глубину ночного неба, луг был окутан туманом, который клубился и поднимался вверх, словно столбы дыма. Одежда моя отсырела, будто я попал под проливной дождь, и я дрожал всем телом. Хотя теплое сено сперва согрело меня, зато теперь роса промочила насквозь.
Но еще мучительнее, чем холод, было ощущение какой-то смутной тревоги. Накануне вечером я испытал много горя и волнений, а теперь, проснувшись, чувствовал беспокойство и угрызения совести. Кораблекрушение, необитаемый остров — все это уже не казалось мне таким заманчивым, как вчера… А вдруг я никогда не вернусь домой, никогда не увижу маму! Я горько заплакал и, несмотря на холод, продолжал сидеть неподвижно, закрыв лицо руками.
Когда я вновь поднял голову, мои планы изменились. Я решил тотчас же идти в Пор-Дье и не уходить в Гавр, пока не повидаю маму. Придя домой вечером, я могу спрятаться в «рубке» и уйти рано утром так, что меня никто не увидит. По крайней мере, я унесу с собой воспоминание о доме, и моя вина перед мамой, которую я покидаю, как мне казалось, несколько уменьшится.
Я поднял свой узелок. Предстояло пройти не меньше двенадцати лье: терять времени было нельзя. Скоро наступит день, птички уже начали щебетать…
Ходьба меня подбодрила, грусть и тревога прошли, на душе стало веселей и спокойней. Розовый свет, разливавшийся по небу, словно проникал в меня и разгонял мои мрачные мысли подобно тому, как день разгоняет страшные ночные кошмары.
Туман, окутывавший все окрестности, сгустился теперь над большой канавой вдоль плотины; сквозь его молочную белизну кое-где пробивались верхушки старых плакучих ив. Восток загорелся сперва оранжевым, потом алым светом, который охватил все небо и озарил меня своим сиянием. Ветерок пробежал по деревьям, стряхивая с них капли росы, трава выпрямилась, цветы подняли головы, легкие испарения быстро улетели вверх. Наступило утро. Сколько раз встречали мы с господином Биорелем рассвет, но я никогда не обращал на него внимания. Зато теперь, когда я вырвался на свободу, я почувствовал себя хозяином Вселенной и соблаговолил насладиться этим зрелищем.
Однако «хозяин» скоро заметил, что если природа радует его глаза, то она ничего не дает его желудку. Цветов кругом сколько угодно, но нигде нет ни плодов, ни ягод. Очевидно, я напрасно рассчитывал на то, что мне в дороге подвернется какая-нибудь еда.
Через несколько часов я уже в этом больше не сомневался. В полях я не видел ничего — ровно ничего съедобного. Зато в деревнях, через которые я проходил, шли приготовления к воскресному обеду. На столах харчевен высились груды мяса, на витринах булочных — огромные ковриги белого хлеба и сдобные пшеничные лепешки, которые вкусно пахли горячим маслом. При взгляде на них у меня текли слюнки и больно сводило желудок.
Когда какой-нибудь несчастный должник жаловался дяде, что умирает с голоду, дядя обычно отвечал: «Стяните себе потуже пояс». По наивности, я решил испробовать это средство, но, вероятно, тот, кто давал такие великодушные советы, сам никогда ими не пользовался. Хотя я стянул свой пояс так туго, что дышал с трудом, мне только сделалось жарко, но голод от этого ничуть не уменьшился.
Тогда я решил, что, если я перестану думать о пище, мне будет легче, и принялся громко петь. Встречавшиеся мне люди, разодетые по-воскресному, удивленно смотрели на мальчугана с узелком в руке, еле передвигавшего ноги и распевавшего во все горло.
Но пение тоже не помогало: в горле у меня пересохло, и теперь к голоду прибавилась жажда. К счастью, жажду утолить было нетрудно: по пути довольно часто встречались ручейки, стекавшие к морю.
Я выбрал чистое местечко, встал на колени и жадно припал к воде. Я пил очень долго, решив наполнить свой желудок хотя бы водой. Мне вспомнилось, что когда я несколько дней хворал лихорадкой, то ничего не ел, а только пил и не чувствовал голода.
Но через четверть часа я стал обливаться потом: вода под действием солнца начала испаряться. Я почувствовал страшную усталость, сердце замирало, и, с трудом дотащившись до дерева, я уселся в тени. Никогда еще не испытывал я подобной слабости: в ушах у меня шумело, перед глазами расплывались красные круги. Я остановился возле какой-то деревушки и слышал звон церковного колокола, но не мог рассчитывать на помощь людей — ведь у меня не было ни одного су, чтобы купить хлеба в булочной.