— Фрегат! Вот дурак! Посмотрите на этого моряка! — Меня оглушили их крики. Они хохотали и прыгали вокруг меня.
Я хотел вырваться от них, как вдруг почувствовал, что один мальчишка, самый нахальный из всей банды, тащит у меня фрегат. В то же время другой схватил мою фуражку, и я увидел, как она полетела в воздух.
Моя фуражка! Моя чудесная праздничная фуражка! Я растолкал тех, кто стоял передо мной, поймал фуражку на лету, надвинул на голову и вернулся со сжатыми кулаками, решив как следует отомстить.
Но тут раздался колокольный звон. Мальчишки бросились к паперти, увлекая за собой и меня.
— Крестины, крестины! — кричали они.
Крестные мать и отец выходили из церкви. Едва переступив порог, крестный, очень представительный господин, сунул руку в большой мешок, который слуга нес следом за ним, и бросил собравшимся горсть конфет. Началась свалка. Ребята еще не успели подняться с земли, как крестный бросил вторую горсть. Теперь здесь были не только сладости: по мостовой, звеня, покатились монеты. Одна из них очутилась возле меня, и я кинулся за ней. Пока я ловил ее, крестный кинул новую горсть, и мне удалось схватить монету в десять су. Хотя она и недолго лежала на земле, другие дети успели ее заметить. Обозлившись на то, что она досталась не им, они с громким криком накинулись на меня:
— Он чужой! Не давайте ему!
И старались наступить мне на руку, чтобы отнять монету. Но я крепко держал ее и не разжал руку. По счастью, раздача еще не окончилась. Крестный снова бросил горсть монет, и ребята кинулись за ними…
У меня оказалось целых двенадцать су. Я вошел в булочную и попросил отрезать фунт хлеба. Никакая музыка на свете не казалась мне упоительней хруста румяной корки под ножом булочника! Уписывая за обе щеки купленную краюху белого хлеба, я поспешил выбраться из деревни. Желание отомстить испарилось как дым, мне хотелось одного — ускользнуть от своих врагов.
Я шел около двух часов, пока не добрался до старой будки таможенной охраны, где и решил переночевать.
Я не раз слыхал, что «богачам плохо спится», и теперь испытывал это на себе. Я сделал чудесную постель, собрав несколько охапок сухого клевера, но спал плохо, так как все время думал о том, как мне лучше истратить свои деньги. За фунт хлеба я заплатил три су — значит, от моего богатства у меня оставались еще девять су. Следует ли проесть их в три дня или же купить на них нужное снаряжение, чтобы прокормить себя в продолжение всего остального путешествия? Этот вопрос мучил меня всю ночь. Если бы вчера у меня было в чем сварить улов, я не страдал бы так сильно от голода, а наелся бы вареных крабов или рыбы. А будь у меня хоть самая маленькая сетка, я наловил бы сколько угодно креветок.
Проснувшись утром, я решил в первой же деревне, которая встретилась мне на пути, истратить одно су на покупку спичек, три су — на бечевки, а на остальные деньги купить железную кастрюлю для варки рыбы. Должен, однако, признаться, что я остановился на этом мудром решении не столько из благоразумия, сколько из-за желания иметь бечевку. Для скрепления снастей моего фрегата ивовые прутья были, конечно, мало пригодны и не шли ни в какое сравнение с бечевкой. А если я куплю бечевки на три су, мне вполне хватит и на снасти, и на сачок.
Поэтому прежде всего я купил бечевку, а затем спички. Но с кастрюлей вышло непредвиденное затруднение: самая дешевая стоила пятнадцать су. К счастью, я заметил в углу лавки сильно помятую посудину, брошенную там, вероятно, потому, что ее уже нельзя было выправить. Я спросил, не продается ли она. И лавочница «из любезности», как она сказала, согласилась уступить мне ее за пять су.
В этот день я прошел еще меньше, чем накануне, но, как только нашел подходящее местечко, немедленно занялся изготовлением крючка, обруча и маленькой сетки. Я привык к этой работе с раннего детства и потому легко справился с ней. Затем с аппетитом пообедал креветками, которых наловил своим сачком и сварил в морской воде, поставив кастрюльку на костер, разведенный из сухого валежника.
Но полного счастья никогда не бывает. Я расположился со своей кухней на морском берегу, у подножия скалы, и дым от костра, клубясь, потянулся вверх. Это привлекло внимание таможенного сторожа. Я видел, как он наклонился над краем скалы и стал вглядываться, откуда взялся огонь. Потом он отошел, ничего не сказав. Но вечером, подыскивая себе местечко для ночлега, я заметил, что сторож следит за мною и как будто смотрит на меня с подозрением. Действительно, я выглядел, наверно, очень странно. С фрегатом на спине, с узелком в руке, с кастрюлькой, болтающейся с одного бока, и сачком — с другого, я, должно быть, не внушал к себе никакого доверия. Недаром, когда я проходил по деревне или встречал кого-нибудь из крестьян, все смотрели на меня с изумлением и не останавливали только потому, что я сразу же прибавлял шагу. А вдруг сторож вздумает расспрашивать меня, зачем я здесь и что делаю? Да еще задержит! Я испугался и, чтобы ускользнуть от него, не пошел вдоль берега, а свернул на первую встречную дорогу, ведущую в глубь равнины. Сторож не мог пойти за мной: я прекрасно знал, что он не имеет права покинуть свой пост.