В поле можно было не бояться таможенных сторожей, но зато там не было и хижин для ночлега. Приходилось спать под открытым небом. Как назло, я нигде не видел ни одного дерева, только вдали на алом фоне заката черными точками выделялось несколько стогов сена. Очевидно, мне предстояла такая же ночь, как на болотистых лугах Доля. Однако она оказалась гораздо приятнее. Я нашел в поле забытые вилы и, воткнув их в стог сена, устроил нечто вроде навеса, на который набросал несколько охапок люцерны. Таким образом, у меня получилось душистое гнездышко, где я был хорошо защищен от холода.
Боясь, что меня застигнут косари, я вскочил на ноги, как только предрассветный холод и пение птиц разбудили меня. Мне страшно хотелось спать, ноги ныли от усталости, но я больше всего опасался попасться кому-нибудь на глаза и решил выспаться где-нибудь днем.
Вы, конечно, понимаете, что время еды определял не мой аппетит, а прилив и отлив моря: завтракать или обедать я мог только после того, как море отступало и я имел возможность наудить рыбы. В восемь часов утра отлив еще не начинался; следовательно, мне предстояло поесть не раньше полудня и ограничиться при этом одними крабами, которых можно ловить на песке, как только начнет спадать вода. Чтобы не оказаться впредь в таком грустном положении, я решил запастись провизией на будущее и, покончив с едой, снова принялся ловить креветок. Я наловил их очень много, и как раз того сорта, который особенно ценится в Париже, а кроме того, поймал три чудесные камбалы.
Когда я вернулся к берегу, отыскивая подходящее местечко, чтобы сварить пойманную мною рыбу, я повстречал даму, которая гуляла с двумя девочками и учила их откапывать в песке раковины деревянной лопаткой.
— Ну что, мальчуган, — обратилась она ко мне, — много ты наловил рыбы?
У дамы были красивые седые волосы, приятное лицо и большие добрые глаза. Голос ее звучал ласково. За эти четыре дня ко мне в первый раз обратились с приветливыми словами. Девочки были белокурые и очень хорошенькие. Я ничуть не испугался и не бросился бежать.
— Да, сударыня, — ответил я, остановившись и раскрывая сачок, где с легким шуршанием копошились креветки.
— Не хочешь ли продать свой улов? — спросила дама.
Можете себе представить, как я обрадовался этому предложению! Огромные ковриги заплясали перед моими глазами, и я уже слышал запах поджаренной хлебной корки.
— Сколько тебе заплатить?
— Десять су, — ответил я наугад.
— Десять су? Да одни креветки стоят не меньше сорока. Ты не знаешь цены своему товару. Ты, верно, не рыбак, мой милый?
— Нет, сударыня.
— Если ты удишь рыбу для собственного удовольствия, то я предлагаю тебе в обмен за креветки монету в сорок су и за рыбу столько же. Согласен?
Дама протянула мне две серебряные монеты. Я был так ошеломлен ее даром, что онемел от радости.
— Ну, бери же, — продолжала она, видя мое смущение и желая меня ободрить. — Ты можешь купить на эти деньги все, что тебе понравится.
И она вложила мне в руку четыре франка. Одна из девочек в это время высыпала креветки из моего сачка в свою корзинку, а другая взяла рыбу, нанизанную на веревку.
Четыре франка! Как только мои покупательницы отошли, я в восторге стал прыгать по песку будто сумасшедший. Четыре франка!
В четверти лье от меня виднелись деревенские домики. Я сразу направился гуда, чтобы купить два фунта хлеба. Теперь я не боялся ни жандармов, ни таможенников, ни полевых сторожей. Если я встречу кого-либо из них и они станут меня расспрашивать, я протяну им четыре франка и скажу:
«Разрешите мне пройти. Вы видите, какай я богач!»
Но я не встретил никого — ни жандарма, ни таможенного сторожа, зато не нашел также и булочной. Два раза прошелся я по единственной улице этой деревни: я видел трактир, бакалейную лавку, харчевню, но булочной не было.
Однако мне нужен был хлеб! И, слыша, как звенят монеты у меня в кармане штанов, я не мог от него отказаться. Теперь я уже не был таким робким, как прежде. Хозяйка харчевни стояла на пороге своего дома, и я спросил у нее, где живет булочник.