Он им поведал, что даст им возможность развить «всю их энергию». Для них такая перспектива была магической. Им было все равно, из чего сделана палочка заклинателя. Она чертила обольстительнейшие круги, и в них они прыгнули без оглядки. Они были поистине околдованы и готовы были идти за этим колдуном хоть на край света.
Именно на край света и требовалось сопровождать принца Лерэнского. Осуществление его великого проекта предполагало прежде всего длительное путешествие по Южному Китаю. Только по возвращении принц должен был открыть своим спутникам тайну, глубина которой их ослепит. Впрочем, он не скрывал от них, что намеченная экспедиция требует энергии, что придется преодолевать великие трудности, двигаться по малоисследованной, ненадежной стране. Нужна будет выносливость, придется полагаться только на себя, усыплять подозрительность мандаринов, бороться с недоброжелательством населения. Но зато что за великолепная школа! А впоследствии — какое обширное поле деятельности! Гомье и Понтиньон найдут здесь применение своим финансовым и инициаторским способностям. В конце возвещаемых треволнений принц давал узреть, в золотой дымке, торжество предприятия, великого замысла, апофеоз богатства и успеха.
Гомье и Понтиньон, увлеченные миражом, говорили без умолку. Один старался превзойти другого, они перебивали друг друга, жестикулировали перед удивленным Пьером де Клерси, который их тихо слушал. Вдруг он заметил, что Гомье и Понтиньон молчат, но это молчание длилось недолго. Его нарушил Понтиньон:
— А теперь, дорогой мой Клерси, дело вот в чем. Принц разрешил нам выбрать третьего спутника. И вот мы, понятно, подумали о тебе. Ты знаешь, о чем идет речь. Мы сказали о тебе принцу. Итак…
Понтиньон ободряюще и величественно поднял руку. Вмешался Гомье:
— Ты согласен? Решайся, и мы повезем тебя сегодня обедать с принцем. Затем ты уложишься — и в путь, отъезд через две недели.
Пьер де Клерси по-прежнему молчал. Его угнетала огромная пустота, огромный упадок сил. Гомье и Понтиньон казались ему все более и более далекими, неясными, призрачными, химерическими, как и их проект. Они обращались словно не к нему, а к кому-то другому. Кого, собственно, касались это путешествие в Китай, эти предприятия из фельетонного романа? А между тем он когда-то знавал такого Пьера де Клерси, который, быть может, отнесся бы со вниманием к этим химерам, до такой степени этому Пьеру не терпелось проникнуть в мир действия, кинуться в царство приключений, дать исход своим силам хотя бы в безумных попытках! Неужели же он настолько изменился, что теперь слова его друзей не вызывают в нем никакого отклика? Теперь он был равнодушен к их призыву. Во всем, что они сейчас ему рассказали, он видел одно только нелепое и смешное.
Гомье и Понтиньон все еще ждали его ответа.
Гомье удивился:
— Послушай, старина. Надеюсь, ты не колеблешься?
Пьер покачал головой. Понтиньон настаивал:
— Ведь да, не правда ли, мой дорогой Клерси? Ах, наконец-то мы примемся за дело!
Пьер де Клерси встал.
— Нет, господа, я не могу с вами ехать.
Гомье отступил на три шага так стремительно, что опрокинул стул.
— Как? Ты отказываешься? Мы даем тебе чудесный случай вылезти из твоей дыры, увидеть свет, и ты отказываешься! Честное слово, я тебя не узнаю. Послушай, дорогой мой, да ты подумал ли?
Пьер де Клерси кивнул головой.
— Я подумал. Я отказываюсь.
Гомье и Понтиньон изумленно переглянулись.
Пьер де Клерси отклонял их предложение, «предложение принца». Это было невероятно, чудовищно, безумно. Они не могли прийти в себя. Что значила эта внезапная перемена? Или Пьер не разделяет больше их взглядов, их стремлений? Куда девалась эта его мечта, которая была и их мечтой, о жизни деятельной, живой, энергичной, разнообразной, эта мужественная мечта, общая всему их поколению и которую все стремились воплотить? И уже сколькие опередили их на этом пути! Уже их школьные товарищи служили в армии, во флоте, селились в колониях, работали, спекулировали, боролись, содействовали национальному величию. Сами они ждали удобного случая и хорошо сделали, что подождали! Наконец пробил час выступления. Естественно, они позвали с собой товарища своей юности, и вот ни с того ни с сего, неизвестно почему, он уклоняется. Гомье стоял перед молчаливым Пьером, скрестив руки.
— В таком случае, если ты отказываешься быть с нами, быть может, ты соблаговолишь объяснить нам почему?
Пьер де Клерси отвечал неопределенным жестом. Вмешался Понтиньон, говоря примирительным тоном: