Улия. Ему всё одно — праздники, воскресенья. Они всю неделю живут одинаково. Им всё равно. Как и когда поесть, можно и не умываться. Для папы главное — в карты с друзьями в распивочной поиграть. А ей бы всё только в лесу бегать или весь день в песке греться на солнышке… Пусть дом вверх тормашками стоит!
Фредерик. А зимой?
Улия. Она сигареты курит, вот тут лёжа, на том, что называет своим диваном. Или шляпы делает себе и платья из старых тряпок, как в детстве. Нужно видеть эти платья и шляпы! Дома у них никогда денег нет, а когда появляются, то для того только, чтобы их немедленно истратить. Она из старых занавесок платья шьёт. А как только они готовы, то тут же на них появляются пятна или дырки, и наплевать, если задница выглядывает, а коленка торчит из чулка.
Фредерик. Уличка, Улия… значит, ты злюка!
Улия. Ты всё это так ненавидишь, тебе будет плохо!
Фредерик. Женюсь-то я не на твоей сестре!
Улия. Иногда, когда я спешу подобрать всякую бумажку, ты подшучиваешь надо мной, говоришь, что я одержимая, как пчела. А я тру, тру всякое крошечное пятнышко. Потому что мне всегда кажется, что нужно что-то убрать и привести в порядок, за ними что-то убрать.
Фредерик. А что говорит твой брат?
Улия. Раньше он не был, как они. Но с тех пор, как с женой разошёлся и живёт здесь, он стал такой же. Днями напролёт читает, запершись у себя в комнате. Теперь я и его не люблю. Раньше это был обыкновенный мальчик, он работал, как все, был отличником в школе, хотел зарабатывать деньги. Сейчас впечатление, что он за какую-то дверь зашёл и смотрит на меня с той стороны, как и она, с усмешкой. Он всё отвергает. Не мы же виноваты, что жена его больше не любит!
Фредерик. А мама твоя, когда была жива?
Улия (краснея, как рак). Мама не умерла. Я тебе наврала. Она ушла с кочующим зубным врачом. Он рвал зубы на рыночной площади, в цилиндре и под музыку. (Короткая пауза.) Вот так. Я теперь тебе и это сказала, можешь возненавидеть меня.
Фредерик (обнимая её). Дурочка, моя милая дурочка!
Улия. Больше никогда я не смогу посмотреть тебе прямо в глаза!
Фредерик. Хорошо же нам будет в течение ближайших полвека! Ведь, если повезёт, нам осталось ещё лет пятьдесят вместе прожить!
Улия. Ах, Фредерик! Думаешь, несмотря на них, ты будешь меня любить? Думаешь, не лучше ли немедленно расстаться? Мне так страшно.
Фредерик (прижимая её к себе). Чего ты боишься? Я тут.
Улия. Не знаю. Боюсь именно того, что ты здесь. Ты такой светлый. Ты так далёк от них. Ты такой чистый. А вдруг ты поверишь, что я такая же?
Фредерик (обнимая её крепче). Я знаю мою пчёлку.
Улия. Она умрёт со стыда.
Фредерик. От стыда не умирают.
Улия. Ты говоришь, что и от любви не умирают. От чего же умирают тогда?
Фредерик. Задаю себе этот вопрос.
Он целует её. Спустившийся из своей комнаты, на пороге появляется Люсьен в рубашке с расстёгнутым воротничком, с книгой в руке. Не говоря ни слова, он смотрит, как они целуются. Внезапно Улия замечает брата и отстраняется от Фредерика.
Улия. Как? Ты был здесь?
Люсьен. Я всегда там, где целуются, нарочно. С тех пор, как мне наставили рога, я не могу шагу ступить без того, чтобы ни наткнуться на влюблённых… А я, естественно, терпеть не могу, когда люди целуются! Но повсюду их вижу. Кстати, продолжайте, что же вы. Не стесняйтесь меня. Я лгу. В глубине, мне это даже доставляет удовольствие. Мрачное удовольствие. Я говорю себе: «Оп-ля, ещё парочка, которой не долго осталось!»
Улия. Так-то ты здороваешься? Я привезла тебе моего жениха, ты его не знаешь и так с ним здороваешься?
Люсьен. Бонжур, мсье.
Фредерик (протягивая ему руку). Добрый день).
Люсьен. Он вежлив. Он руку даёт. Он улыбается.
Фредерик. Привычка. В полку я знал одного, он на вас был похож.
Люсьен. Тоже с рогами?
Фредерик. Нет. Такой же ядовитый.
Люсьен. И силой улыбок и чистосердечными рукопожатиями вы, в конце концов, смягчили его?
Фредерик. Нет. Но я привык. И мы очень подружились.
Улия. Ты слышал, как я звала только что?
Люсьен. Да.
Улия. И, конечно, не пошевельнулся?
Люсьен. Ошибка! Я шевельнулся, когда воцарилась тишина, и я, было, подумал, что вы, обескураженные, обратно уехали. Я шевельнулся также и потому, что проголодался. Думаешь, мы будем обедать?