По обе стороны моровой девы, у ее ног, были изображены отвратительные гады, насекомые, обезьяны, и над каждым стоял иероглиф, обозначающий болезнь.
— Они преклоняются перед ней, — сказал Берлепш.
— И ее. можно победить? — спросил Гартмут, зачарованно разглядывая изображение.
— Да, — ответил Берлепш, глядя на него в упор.
— А как?
— Бывали случаи, когда ее случайно удавалось прогнать. Но она всегда появляется в другом месте и продолжает свою охоту. Однако это не значит, что ее нельзя победить. Она дух и поддается трансмутации. Есть сведения по меньшей мере об одном человеке, которому удалось превратить моровую деву в нечто другое. Это был итальянец, Джовансимоне Монтини. В 1630 году, во время чумы в Болонье, этот простой человек, крестьянин из Креспеллано, встретил моровую деву на улице и в присутствии многочисленных свидетелей мановением руки превратил ее в тыкву. Вскоре после этого чума прекратилась, а Джовансимоне чествовали как героя. До конца его дней люди расспрашивали, как ему удалось такое чудо, но он так и не смог объяснить. Повторяю, он был простым крестьянином. Однако несомненно то, что он обладал даром, схожим с твоим, Гартмут.
— Но как он превратил ее в тыкву, господин барон? — спросил мальчик, жадно внимая словам Берлепша.
— Мы никогда этого не узнаем. Но происшедшее подтверждено документально, тому были свидетели. Значит, могли быть и другие подобные случаи, только их не зафиксировали в документах или такие документы до нас не дошли. — Берлепш помолчал. — Вне всякого сомнения, ты обладаешь редчайшим даром, Гартмут. И ты уже победил нескольких грозных противников. Только представь, скольких людей ты спас. Возможно, это и есть твоя жизненная миссия — избавлять людей от болезней таким образом. Теперь тебе решать, пойдешь ли ты и дальше по этому пути или.
Гартмут поднял на него взгляд, выжидая, что он скажет.
— …или станешь пекарем, как твой отец, — закончил Берлепш с едва заметной усмешкой.
Мальчик в смятении взглянул на изображение моровой девы.
— А у нас они водятся? — несмело спросил он.
— Их родина — Китай, — ответил Берлепш. — Оттуда они разбрелись по всей Азии, а потом по миру. В Европу они иногда заходят, но мы для них слишком чистоплотны и образованны. Поэтому они предпочитают Восток — там грязь, скученность, невежество, и это как раз то, что им по нраву.
Гармут подавленно молчал. Глаза его не отрывались от страшного рисунка.
— От чумы нет лекарств, — с нажимом произнес барон. — Нет спасения. Исход ее всегда скор и смертелен. Но ты с твоим даром — ты сможешь уничтожить чумную деву, я знаю! Ты сможешь превратить ее в пирог с репой, или в пумперникель, или в заплесневелый сухарь, и не где-нибудь, а в Китае, Персии, Гонконге, там, где она нарождается на свет. Ты сможешь путешествовать, повидаешь множество стран. Аравия, Средняя Азия, Тибет — какой повод их посетить!
Глаза мальчика загорелись, и все же он спросил:
— Но ведь я еще не встречался ни с одной моровой девой. Может, я не смогу.
— Сможешь, — сказал барон. — Сможешь. Тебе просто нужно решиться. Я не тороплю тебя, есть еще время подумать. Приходи в любой день — моя библиотека для тебя открыта. У меня много редких книг, таких, которых ты нигде не найдешь. В конце концов, ты хотел быть моим учеником. Ничто не может научить лучше, чем правильно подобранная книга. Тебе только нужно читать.
Уходил Гартмут окрыленным. У выхода он неожиданно остановился.
Черный гугельхупф так и лежал в прихожей, словно пришедшая по почте нежеланная посылка.
ГЛАВА III
Учиться в гимназии Гартмуту было легко. Удивительная его способность сходиться даже с противоположными по характеру людьми, веселый и незлобивый нрав, всегдашняя бескорыстная готовность помочь сделали его другом большинства однокашников. Любили его и учителя — он схватывал все на лету и был первым в классе, особенно по латыни и греческому. Однако отмечали за ним и некоторые странности. Временами он становился задумчив, глаза его стекленели, он мог уставиться в одну точку и не отзываться, даже если потрясти его за плечо. Такое замечали за Гартмутом постоянно и даже спрашивали его об этом. Но он не отвечал или просто отшучивался. Не мог же он сказать своим славным школьным друзьям, милым учителям, добрым соседям, что он повсюду замечает их — духов болезней.
Гармут видел их повсюду — синих жаб, желтых тараканов, черных слизней и змей, а равно всяких прочих тварей, описать которых он даже не взялся бы, настолько они были омерзительны. В гимназической столовой, на школьном дворе, на прилегающем к школе рынке и просто на улице приходилось ему наблюдать ползущих и скачущих, перепончатокрылых, перелетающих с одного человека на другого, взбирающихся по стенам к окнам и выползающих из окон уже насытившимися. Сколько раз он ловил себя на том, что хочет стряхнуть с плеча или волос школьного товарища то какого-нибудь длинного прозрачного жука, то коралловую гусеницу, покрытую кудрявыми желтыми завитушками. Сколько раз подавлял поднимающийся прилив тошноты при виде очередного омерзительного существа. А ведь раньше это оканчивалось одним — слепящей вспышкой в глазах и зрелищем большого, вкусно пахнущего гугельхупфа у ног.