Так что одарив любезного из-под ресниц взглядом: «А не пошёл бы ты нахрен?!», попыталась выдернуть руку. В ответ мужские пальцы крепко сжали мой локоть. Да что ж такое?! Посмотрела на выражение лиц наших матерей. Моя родительница стояла с удивлённо восторженным, а мать Романа с презренно недовольной моськой. Сомневаюсь, что это неодобрение я заслужила только из-за своей мнимой неуклюжести. Скорее всего, слухи о моём непослушании и даже распущенности достигли маленьких аристократических ушек госпожи Савельевой, а интерес сыночка к моей персоне стал полным шоком. Хочу заметить, что не только для неё. Я тоже терялась в догадках неожиданного внимания сладкого принца.
Устраивать препирательства посередине зала с многочисленными зрителями я тоже не стала. Мозги у меня снова включились, и последствия рисовались совсем не радужные, так что ушли мы с Романом вместе. Этот снобик по-прежнему меня держал и даже пытался мокрый подол платья помочь нести, пока не огреб в виде маленького хлопка по руке, незаметного для окружающих, но ощутимого для него.
Молча вышли из зала, молча прошли по небольшому коридору и, соблюдая гнетущее молчание, оказались в большой библиотеке. Это было одно из моих любимых мест в родительском доме, здесь была замечательная звукоизоляция. Вырвала свою руку из ослабевшей хватки мужских пальцев, делая пару шагов от Романа для подстраховки. Я начинала закипать! Медленно, как чайник… вот уже и пузырьки пошли.
– Савельев, это что сейчас было? А? Что за рыцарский выпендрёж при всём честном народе!? Ты лицо своей матери видел хоть? Она там, наверное, несчастная в обмороке валяется!
– Ей не повредит, – само спокойствие и невозмутимость, засунув руки в карманы брюк, рассматривало меня, как редкое насекомое. – Тебе бы платье сменить.
Пузырьков стало больше, и водная гладь пошла волнами.
– Да что ты такое говоришь?! Может, мне ещё прямо здесь и сейчас его снять?
– Хороший вариант.
– Нет, Роман Николаевич, это самый дерьмовый вариант из всех дерьмовых. Это относится и к решению использовать меня в качестве инструмента мести своей матери. Я в ваших семейных разборках участвовать отказываюсь! Так что найди в себе хоть каплю смелости и прекрати быть малахольным маменькиным сынком, если тебя вдруг не устраивает такая распрекрасная жизнь. Меня же лучше не трогать, чтобы потом не жаловаться.
Всё, мозг вскипел, и меня понесло. Одно его непрошибаемое спокойствие, если не считать интереса в глазах, заводило меня с полпинка. Хотелось кричать, топать ногами или уже стукнуть малость этого гения самоконтроля, но стереть с лица эту зарождающуюся самодовольную ухмылочку.
– А ты изменилась. Ты и раньше была едва сносной, но с возрастом совсем ушла в разнос. Я вчера даже не сразу тебя вспомнил. Ещё подумал, что ты просто однофамилица семейства Волконских.
– Роман, я не улавливаю ход твоих мыслей. Ты уж будь добр, поясни для неодаренных способностью читать мысли.
Я нервно отдернула прилипшую к ногам и заодно попе мокрую ткань. Мне не нравилась смена темы, и чувство приближающейся расплаты за мои счастливые дни становилось всё ощутимее.
– Да, я бы удивился, если бы ты меня помнила, – делая шаг ко мне, признался мужчина.
– Конечно, таких снобов помнить – это как заразу внутри себя хранить, – сделала снова шаг назад и почувствовала, как упёрлась в мебель.
Сзади меня стоял большой и тяжёлый деревянный стул для чтения с изогнутыми ручками и невысокой спинкой. Мягкий и очень удобный, я любила в детстве посидеть и помечтать, что я королева, а это мой трон.
– Я бы рекомендовал подбирать слова, а то желание, промыть рот с мылом, всё крепчает.
В его тоне слышались едва уловимые нотки недовольства, что совсем не вязалось с озвученной угрозой.
– Не про вашу честь. Я бы тебе вообще не советовала прикасаться ко мне, даже ради высоких благих намерений, – предупредила делающего ещё шаг в мою сторону аристократа.
– А иначе что? Тоже обольешь шампанским? Ещё раз разобьёшь мою машину? Или снова испортишь седло для верховой езды? – иронично изогнув бровь, закончил мужчина, вставая рядом со мной.
Это было слишком близко, чтобы не чувствовать себя в ловушке. Собралась послать его к матери родной, а то женщина, наверное, уже думает, что я её сыночка тут до семяизвержения довела. Вот только упоминание верховой езды неприятно кольнуло в области печени. Явный признак, что буду битая.
Я финт с седлом делала только раз! Мне было пятнадцать, и чувство справедливости внутри меня горело, сжигая всех по периметру. Уж больно сильно бесил один пацан, который обзывал меня курицей на собаке из большого цирка. Я люблю смотреть на лошадей, это очень красивые и гордые животные, но езда на них – это было не моё. Этот чванливый отпрыск богатых родителей донимал меня ежедневно своими изречениями, так ещё и руки распускал.