Речь понравилась, особенно потому, что царь давно уже не пробовал убеждать подданных. Он не трудился уговаривать, когда можно было приказать, и в собрании просто объявлял, что римлянам делать. Большинство слушателей забыли, как красиво он умеет говорить, когда захочет. Едва царь закончил, раздались одобрительные возгласы, и собрание утвердило его поступок, не голосуя.
Других дел не было; едва граждане выразили согласие, царь распустил их, закрыв собрание обычной фразой. Народ побрёл с площади — это не место обсуждать внезапную страшную смерть пятидесяти сограждан.
Клиенты толпой проводили Перпену и слонялись по залу, не решаясь уйти; вдруг патрон захочет что-нибудь объявить. Утреннее собрание перевернуло весь распорядок дня. Надо ли отдыхать или идти как ни в чём не бывало в поле? Но общественная жизнь ещё не затихла. К хозяину пришло несколько сабинских сенаторов, потом Перпена появился из внутренних комнат и обратился к клиентам:
— Сегодня работы не будет, это знак не радости, а скорби. Пятьдесят наших сограждан лежат непогребёнными. Вечером большие похороны. Согласно сабинским обычаям, покойников не сожгут, а закопают в землю, но даже если это кому-то покажется странным, я бы хотел, чтобы все мои клиенты пришли.
В долине сабиняне весь день рыли длинную вереницу могил. Пятьдесят чёрных свиней были освящены для жертвоприношения, огромные бочки лучшего вина выставлены для возлияний, самые ценные мечи собраны, чтобы положить в могилы. Весь Квиринал объединился против царя Ромула, а на поминальный пир пришло и больше половины жителей Палатина. Только царь со своими целерами сидел за палисадом, словно ничего не случилось.
Глава 13. СЕНАТ И ЦАРЬ
Лето перевалило за середину, настали самые жаркие дни. Макро почти всё время проводил в кузнице — как ни странно, там было прохладнее, чем в поле. Рабы, которые качали меха, каждый день неизменно теряли сознание, но Макро не подходил к раскалённому горну. В тени под навесом он маленьким молоточком чеканил узоры на бронзовых панцирях, иногда украшал и налобные пластинки для шлемов. Раньше он никогда не занимался чеканкой, но представлял, как должен выглядеть рельеф, и умел правильно нарисовать человека или бога, не то что дикие италики да этруски. В кузнице его всегда ждала работа, и никто не торопил. День за днём в палящий зной он просиживал в тени и при этом честно отрабатывал хлеб, который ел в доме патрона.
Все, кому это было по средствам, хотели, чтобы спереди на шлеме у них красовалась волчья морда — ведь они сражаются в войске волчицы. Сперва Макро ворчал, ему было скучно без конца повторять один и тот же полюбившийся согражданам рисунок, потом он заметил, что все зубастые морды получаются разными — то свирепая, то колдовская, то оберегающая. Молоточек словно жил сам по себе. Уж не боги ли направляют его руку, отражая в узоре судьбу воина, который наденет шлем?
Это была приятная игра воображения. Последняя морда вышла явно скорбной, не иначе, в следующей битве заказчик погибнет... «Копьё убивает, если не закрыться щитом, — пробормотал Макро. — Если отобьёшь удар, останешься цел. Если защищаешься, никакой бог тебя не убьёт, а если нет — не спасёт. Сражается человек с человеком, боги не вмешиваются».
Какой вздор, он же грек. Знает, что два и два — четыре, что все люди смертны, что огонь идёт вверх, а вода вниз, и всё равно фантазирует невесть о чём, словно слепой арфист на свадьбе. Должно быть, такой здесь воздух, в этом варварском италийском городе, который стоит только потому, что жители верят, будто он счастливый. Немудрено, что римляне всё время твердят о счастье и несчастье и живут по знамениям — они ведь и поселились в этом изгибе реки из-за того, что кто-то якобы выкопал на Капитолии окровавленную голову!
В воздухе и впрямь носились суеверные предчувствия. Город был расколот, почти на грани войны, но не слышалось ни возмущений, ни угроз, даже в собрании никто не защищал своих. Все ждали знамения, которое снимет гнёт, ждали приговора свыше.
Марк Эмилий, низкорослый, с усталым морщинистым лицом, кривыми от ходьбы за плугом ногами, никак не годился в провидцы, самый что ни на есть обычный пахарь, не привыкший витать в облаках. Но даже он, принеся как-то душным полднем в кузницу сломанный серп, заговорил с Макро, словно закоренелый толкователь знамений.