Правда, она была оторвана от мира. И служанка, и знахарка наотрез отказались передать её приветы отцу и Порции. Но в конце концов в городе должны были знать, что казнь не состоялась, и она жива, а это уже немало. Рея целыми днями слонялась из угла в угол, много спала. Её хорошо кормили, постель была чистой и мягкой. Она попросила, чтобы из храма принесли её пятиструнную самбуку, и с этого времени могла забываться, наигрывая любимые мелодии, или петь песни, сочинённые когда-то её пропавшим свойственником Асканием:
Рея пела, и ей казалось, что возникшее в ней существо, затаившись, прислушивается к её голосу. Теперь собственная судьба мало волновала Рею, она была сосредоточена на том, что происходило у неё внутри, как вёл себя роковой подарок, которым её наградил таинственный ночной гость. Этот живой дар становился всё более самостоятельным. Обычно он был доволен жизнью и лежал смирно, может быть, спал или мечтал, но порой начинал брыкаться, пытался выставить наружу коленки или локти. Рея не знала, был он недоволен или просто резвился. Но стоило ей запеть или заиграть на самбуке, он затихал. Знахарка говорила, что это обычное дело, но удивлялась размерам младенца, качала головой и говорила: «Уж не двойня ли у тебя?»
Ещё он замирал, когда Рея вспоминала странную зимнюю ночь, в которую слышала шёпот: «Не бойся!» и ощущала божественные прикосновения неведомого друга (или губителя?), виновника её нынешних бед. Но она не сердилась — разве можно сердиться на бога? — напротив, воспоминания утешали её. И она втайне надеялась, что когда-нибудь, здесь или в царстве теней, бог снова навестит её.
Единственное окно камеры выходило на запад. Внизу лежало озеро с шалашами рыбаков у берега, луга с пасущимися коровами, рыжие пятна вытоптанной земли загонов, обведённые нитями плетней, серые полоски камышовых навесов. Правее начинался лес, и на его опушке пастушеское селение Ферента. Поросшие травой землянки пастухов издали напоминали бородавки на спине жабы. А где-то далеко впереди, за краем волнистой равнины было море. Там садилось солнце и разыгрывались красочные сцены закатов — таких красивых, когда хочется плакать от восторга, она, кажется, не видела никогда.
Море Рея не видела, но чувствовала его присутствие. Она вспоминала, как девочкой лет десяти побывала там. Тогда она с матерью, братьями, кучей родственников и их детей прожила целое лето в прибрежном Лавренте, городе, возле которого высадился Эней.
Тогда был ещё жив дедушка Прок, и вообще-то мужчины ехали в священный город Лавиний, названный в честь жены Энея Лавинии. Там они остались для исполнения важных обрядов, а женщин и детей отправили развлекаться дальше к морю. Рея вспоминала купание в теплом море, игры на песке, игрушечные крепости, которые они лепили, и прибой, который их без жалости слизывал...
Ах, почему её так невзлюбила Фортуна, хотя дала такое славное детство, так обнадёжила в юности! Рея вспоминала счастливый год перед роковой войной с рутулами, когда с юга вернулся Асканий. Он учился в Кумах, куда уехал мальчишкой, а вернулся юношей, милым, весёлым, внимательным. Как хорошо он пел, какие прекрасные сочинял песни! Рея знала, что нравится ему, и тайно его полюбила. Она любовалась им при каждой встрече, ловила каждый звук его голоса, и всё ждала, что он посватается.
А потом война, ранение отца, его ссора с Амулием, смерть братьев и исчезновение Аскания, который в какой-то день уехал со слугой на охоту и не вернулся. Никто не знает, что с ними стало — задрал зверь или поймали разбойники? Но был слух, что он поругался с отцом и бежал от него, захватив какие-то ценности. А она осталась одна со своей неразделённой любовью, без радостей и надежд.
Отложив казнь Реи, Амулий не забыл о пленнице. Теперь она была рядом: пройдя тайным коридором, он мог заглянуть в щель между камнями, откуда была видна её камера. Он мог наблюдать (и часто это делал), как она ходит, подолгу смотрит наружу, облокотясь о подоконник, или, сидя в кресле у окна, перебирает струны самбуки. Порой она пела песни, сочинённые его исчезнувшим приёмным сыном, и Амулий заслушивался её голосом: