В вязкий туман мыслей Милы ворвался голос маэстро, и она открыла дверь гримёрки. Юрий Башмет увидел мертвенно-бледное лицо Милы с огромными, полными солёных слёз, глазами.
– Я не помню ни одной ноты…
– А по партитуре сыграешь? – мгновенно отреагировал маэстро.
– Попробую, – неуверенно произнесла Милы, а потом просветлела лицом, в глаза вернулся их зелёный цвет, и уже увереннее сказала, – Да, сыграю!…
Даже с самых дальних рядов последнего яруса концертного зала было видно, какого труда стоит Миле каждый шаг по сцене. И люди тут же простили солистке получасовую задержку концерта, примерив ситуацию на себя и проникнувшись сочувствием. Ведь мало ли что могло у неё случиться? Может, какое-нибудь горе в семье? Умерла любимая собака? Или внезапно поднялась температура? Или давление скакнуло?
Общее состояние нервозности вылилось в усилении тревоги, прозвучавшей во вступительной части начала Концерта, сыгранной оркестром. Но Мила не слышала оркестра вообще. Она так и осталась стоять с опущенной скрипкой и смычком, когда подошло время её вступления. Непрерывное звучание музыки было нарушено лишь на мгновение, и скрипичное соло взял на себя Николай. Мила отреагировала на знакомые звуки и подхватила мелодию. Только уже не было в её игре ничего эпически-спокойного. Взволнованность моря переросла в океанскую бурю, печаль обернулась горем, а драма превратилась в трагедию…
Партитура Миле оказалась не нужна, она в неё не смотрела. Её душа, её пальцы всё помнили. Только вступать самостоятельно не могла – не слышала оркестра. Николаю пришлось стать её поводырём. Он встал позади Милы, чтобы была возможность заглядывать в её ноты, поскольку не знал партию наизусть, и вступал каждый раз первым, увлекая её скрипку за собой.
Во второй части Концерта – Adagio, скрипка Милы плакала о чём-то ускользающем, о чём-то почти утраченном, предчувствуя, что счастье и любовь, которые обещает третья часть – Allegro giocoso, не встретятся, не случатся…
Какую там музыкальную картину рисовал оркестр в третьей части Концерта, Мила не слышала. Она чувствовала себя играющей и танцующей тарантеллу16 в плотном круге людей. Круг всё сжимался и сжимался, а Мила всё кружилась и кружилась, увеличивая темп, и никак не могла ни остановиться, ни найти выхода, чтобы вырваться из удушающего круга…
Деревянной походкой Мила ушла со сцены и ни разу не вышла на поклоны, опять запершись в гримёрке. Администратору пришлось по радио объявить об окончании концерта. Не столько восторженные, сколько взбудораженные сегодняшним исполнением Концерта для скрипки с оркестром Брамса слушатели неохотно расходились, оставив на краю сцены гору букетов цветов. У многих в глазах стояли слёзы, так глубоко перепахала их музыка, вытащив на поверхность душевные раны, загнанные внутрь…
Маэстро Юрий Башмет после концерта чувствовал себя так, как будто он таскал на своих плечах рояль в течение двух часов. И потому никоим образом не осуждал своих оркестрантов, кинувшихся снимать стресс после выступления сигаретами и водкой. Наоборот, он гордился своим коллективом. Без репетиций, на ходу, на глазах у публики оркестр не только подхватил настроение солистки, её музыкальный рисунок, не дал распасться произведению на две конфликтующие составляющие, но и выдержал бешеный темп, который она задала в третьей части Концерта. Это было за гранью того, что он мог от них ожидать. А Николай! Николай просто спас весь концерт! Но что вытворяла Людмила!?! Это было чистое сумасшествие! Или гениальность! Гениальность? Или гениальное безумие? Или безумие гения?…
16 – итальянский народный танец в сопровождении гитары, бубна и кастаньет. Начиная с XV века в течение двух столетий тарантелла считалась единственным средством излечения «тарантизма» – безумия, вызываемого, как полагали, укусом тарантула. В основе тарантеллы часто лежали какой-либо один мотив или ритмическая фигура, моногократное повторение которых оказывало завораживающее, «гипнотическое» действие на слушателей и танцующих.
16
Мила брела в густом тумане, держась рукой за стены зданий. Туман был такой плотный, что в нём исчезали, таяли кончики пальцев её вытянутой руки. Но она всё-таки добрела до небоскрёба, который был целью её поисков, узнала наощупь его гладкие стены, дотянулась до ручки входной двери.