В этот момент в Серёжке что-то произошло, что-то сдвинулось. Он ещё ни разу не задумывался о своём будущем, и без этого хватало забот. А тут он увидал, что его красномордый, волосатый отец, который одной левой быка завалит – Серёжка в этом был железно уверен, – на глазах семьи беспомощно сдавался на милость неизвестного диспетчера, выдающего путевые листы в жизнь. И значит, эта комната, этот протёртый половичок при входе – это навсегда! И никогда у него не будет своего письменного стола, как у Митьки. Не говоря о ванной и телефоне. Вот с этого дня у Серёжки появилась в жизни цель. Сначала он не понимал, что она у него появилась. Но он долго обмозговывал отцовы слова, думая о себе. Его житьё ему привычно, но у многих оно лучше. Действительно, Серёжке не хватало телефона. И ещё телевизора. Потом воображение соблазнило его преимуществом ванны – не надо по воскресеньям торчать в длинных очередях в баню. Затем он смекнул, как здорово иметь личную комнату, где можно прятаться от родительских глаз и духариться, как хочешь. Через некоторое время его цель жизни оформилась в виде нечто связного и конкретного, что выражалось словами «человеческие условия». Она представляла собой компактную картину кучи бытовых благ, которая имела то преимущество, что растягивалась, как резиновая и при необходимости пополнялась новыми деталями.
– Представляешь, в квартире вся мебель новая, полированная. Всё сверкает. И уборная никогда не занята.
– А если в ней жена твоя засядет?
– Какая жена?
– Ну, будет же у тебя когда-нибудь жена…
– Нет, у каждого будет своя уборная. Сколько людей – столько уборных.
Время шло, и Серёжка продолжал мечтать о личном благополучии. Поблистав множество раз бесконечным количеством сказочных граней, его мечта закономерно упёрлась в вопрос, как всего этого добиться? В самом общем виде ответ был прост и не являлся ни для кого секретом: хочешь жить хорошо – стань большим начальником. Некоторое время Серёжка смаковал избранные моменты жизни больших начальников.
– Вот увидишь, – убеждал он Митю – буду сидеть в отдельном кабинете, а перед ним секретари… штук десять. «А ну-ка вызовите ко мне Реброва Михаила…» Как его отчество? Ну, неважно. «Реброва Михаила Ивановича». Тот прибегает, перед моей дверью причёсывается, галстук поправляет и осторожно так входит. А у меня кабинетище… Стол широкий, длинный… На нём – графин с водой и стаканы. До меня от двери идти шагов сто… нет, двадцать, – Серёжка не хотел отрываться от реальности. – Двадцать пять.
Очевидно, секретарей перед кабинетом и это «Вызовите ко мне…» он украл у Гоголя, но где ему приходилось видеть такие кабинеты? И откуда он знает такие детали?
– Ребров идёт, а у него от страха коленки трясутся – вот-вот с катушек свалится. А я сижу, головы не поднимаю, читаю бумаги. Потом из внутреннего кармана пинжака вынимаю авторучку с золотым пером и начинаю приказы подписывать. Вот так вот. А когда надо будет куда ехать, дверцу машины мне будет открывать шофёр или ещё кто-нибудь.
Серёжка мечтал, фантазировал. Чуть ли не бредил. Он увлекался всё больше и больше. Фантазии способны увести далеко, и Серёжка возненавидел своё нынешнее существование. У него сама собой сложилась большая задумка: не допустить возможных ошибок провидения, а смастерить себе такую судьбу, какую захочет он сам. Как это сделать, он точно ещё не знал, а внутри у него всё зудело и требовало действий.
С удвоенной силой он налёг на учёбу. Он и без того ходил в твёрдых хорошистах, а тут вдруг подрос до настоящего отличника. У него появилась привычка тщательно подмечать, кто во что одет, кто что ест. Большому делу требуется постоянная подпитка энергией, и Серёжка её добывал, стравливая капельки своих наблюдений чужого благополучия с примерами личной обездоленности. В результате образовывалось очень эффективное топливо, которое он называл несправедливостью. Это горючее ежедневно поддерживало Серёжку в его устремлениях, не давало потускнеть, сияющей впереди, цели, слепленной из больших и малых вожделений. Он их любовно складировал, мысленно перебирал, придумывал новые. Без последствий это остаться не могло. Отходы горючего копились в нём в виде болезненной зависти к удачливым и состоятельным. Её Серёжка тоже сладострастно лелеял, и потихоньку он начал прихварывать озлобленным мировосприятием.