Быть вторым Зеленским, заторможенным недоноском, он не хотел, даже не обращая внимания и не завидуя его связям. Он не хотел стать похожим и на следователя Утешкина, который хвалился только тем, что у них с губернатором Бочарниковым рядом дачи. И уж тем более не желал быть Леоном Леоновичем. Это следователь-криминалист, недавно переехавший из соседнего района. Тот думал, что станет помогать постаревшей матери. Сейчас вел дело по руководительнице центра занятости населения. Выкручивал ей руки в прямом и переносном смысле. Вытаскивал с больничной койки из-под капельницы – системы внутривенной инфузии. Такие, как Зеленский, Утешкин, Леон Леонович работать по-другому не умели. Руководил ими незабвенный Миша Сестеров – куратор безропотных, несамостоятельных следователей, несостоявшихся в профессии. Совсем недавно я узнал, что Леон Леонович похоронил мать, умершую от КОВИДА, а сам получил 50 % поражения легких.
Сунин решил быть более изворотливым. Теперь у него появился новый куратор. Ему он звонил днем и ночью. Им стал матерый, как волк, и хитрый, как лис, полковник Хомин. Тот сильно уповал о благосклонности к нему генерала Прошина. Генерал, мол, когда-нибудь уедет в Москву и заберет его с собой. Ну а верный пес Сунин тут уж не терял надежды оказаться в Пензе на должности полковника Хомина. А там, глядишь, до генеральского кресла рукой подать. Не сотрутся, чай, язык и губы, пока целует и лижет руководству те области тела, которые они обнажают чаще в отхожих местах.
В то же время я вспомнил, чем пополнилась и закончилась история с Горелым. Кусматов упускать, удачно подвернувшийся, случай не хотел. Сразу оговорюсь, он не превратился в правдоруба или подлинного искателя истины и справедливости. Он не вышел из системы контролируемого российского правопорядка. Нет, конечно, нет! Он был дитем, порожденным самой системой. И закончит, как следствие, свою карьеру не самым лучшим образом. Но доказать следователю Сестерову, что опер занимает не последнее место в раскрытие преступлений, а скорее – главное, ему очень хотелось. В то же самое время он часто стал задумываться о несправедливости жизни. Он мучил себя вопросами, которые, так или иначе, оказывались сопредельными с его службой.
– Почему, – спрашивал он себя и такой же вопрос нередко задавал мне, – начальник следственного управления области уже в сорок лет генерал-майор? – Хотя он знал ответ. У того была молодая жена с родственными связями в Москве, в очень высоких эшелонах власти.
А Кусматов начал свой путь с сержанта и к сорока годам дошел всего лишь до подполковника. Понимал, что он сын учительницы и служащего, или чиновника средней руки. Отец у него долгое время пребывал директором маленькой птицефабрики. До сих пор она остается бюджетным учреждением, то есть, числится на балансе и на шее государства. Но ее когда-нибудь и кто-нибудь выкупит за малые деньги. Но у них, у Кусматова и его отца, и таких денег не нашлось бы и раньше и сейчас. И он переворачивал мыслями собственную душу, чуть ли не клялся самому себе – изменить жизнь семьи любым способом. Хотел помочь свои родителям и незамужней – старой деве – родной сестре, из-за которой отец продал даже ветхий дряхлый «Москвич», чтобы купить дочери ноутбук.
Кусматов уже много раз воевал в Чечне. Он знал, что генерал не воевал и не будет. Никогда не станет бегать по горам с автоматом или отстреливаться до последнего патрона. А с подполковником такое случалось, и он чудом оставался жив. Вспомнил, как трое суток лежал в засаде, и пошевелиться не мог, потому что понимал, что тут же получит пулю от снайпера.
Когда закончилась война, он все равно продолжал участвовать в боевых операциях и много раз ездил в Ичкерию для выполнения особых заданий. Оставлял документы в Москве, в Управлении, а на руки получал чужой паспорт. Их предупреждали, что если попадут в плен, то Министерство внутренних дел отречется от них, чтобы скрыть свое участие в специальных операциях. Кусматов лично встречался лицом к лицу с министром внутренних дел: маленьким, щуплым, страдающим сахарным диабетом, и с выраженными татарскими чертами лица.