– Можете встать и одеться! – сказал я девочке, подозревая, что мать ее затянет сейчас антимонию.
– Но нас смотрели в Липецке! Смотрели тоже гинекологи! Смотрел и судебный врач! И у них другое мнение! – цепляла нас обоих Анастасия Петровна.
– Извините! Я не стану и, наверное, не могу обсуждать с вами, как с мамой, неоднозначный вопрос! Я правильно понимаю, Сергей Петрович!? – уходила от базарного трепа Валентина Петровна.
– Да, правильно! – путал я все карты изворотливой мамаше, которая не скрывала, уже созревшей на меня, озлобленности.
– А зачем же следователь Сунин направил нас к вам? – не сдавалась Анастасия Петровна, не понимая действий Сунина, который, судя по всему, пребывал на их стороне. И тем более, если он полностью за них, почему все идет не так.
– Но ведь нам еще надо посмотреть ее и у хирурга-проктолога. Речь идет о прямой кишке или заднем проходе. К стоматологу, я думаю, мы не пойдем?! И вы, тоже, понимаете почему… – я сказал одновременно с явным и скрытым смыслом, отчего нам не стоит идти к стоматологу. Но она, скорее всего, меня не поняла. Хотя казалось так просто и очевидно – о каком оральном сексе можно говорить или вспоминать через год. Только в том случае, если бы она не ела, не пила, не чистила зубы, и, вообще, лучше бы не дышала, ее необразованная и претенциозная дочь. Тогда еще можно было бы найти следы спермы, но опять не через год…
– Вот именно! – констатировала Анастасия Петровна, как будто теперь только хирург спасет их положение и скажет правду, какую мы не ожидаем услышать. Вроде, как кроме заднего прохода и прямой кишки, он будет снова смотреть все то, что мы уже посмотрели с гинекологами.
– Ее в Липецке смотрел и хирург. Они делали осмотр вместе с гинекологом! – заявила Анастасия Петровна.
– Ну, раз вместе с хирургом, совсем меняет все дело! – теперь уж с хитрой коннотацией говорила Валентина Петровна.
14
Сегодня в Онгудае весна. На календаре – 8-ое марта. Припекало солнце и капало с крыш. И мне казалось, большим чудом для Сибири. Я подумал в солнечный день, почему-то, опять о писателях Радищеве и Достоевском. Они ведь тоже видели весну в России – как оживает и поднимается после сильных сибирских морозов все, что временно замирало, затихало, засыпало и накапливало силы для своего пробуждения в весенние благословенные дни.
Я приехал сюда в ноябре, и сильные морозы в декабре меня как-то расстроили и ввели в уныние. Я не мог найти себе места и несколько раз в день через ватсап звонил ей, в надежде услышать ее голос, увидеть ее лицо и улыбку – необыкновенно красивой Марины. Она спасала мою жизнь. Как никто в свое время не спас жизнь Александру Радищеву. Я желал ей, чтобы она жила долго, бесконечно долго, чтобы я ее видел всегда и мог любить так, как никогда никого не любил. А если волею господней случится чудо, то мы скоро встретимся и соединимся. И обретем долгожданное счастье. Она оставалась для меня живительным воздухом, как от морского бриза (как и имя ее, означало морская), что наполнен йодом, как обеззараживающим веществом и лечащим от слабоумия, и я рекомендовал бы своим врагам – дышать им чаще… Но больше от нее исходил трехатомный кислород, которым дышится легче и свободнее, что можно потерять даже сознание, но все равно им хочется дышать и дышать, как сладкой свежестью после грозы.
Я встретился с ней после двух месяцев, как от меня ушла жена, и после тридцати лет семейного безумия с подлой и жадной женщиной. Будто мантры, я повторял теперь другое имя – «Марина, Марина, Марина» – и оживал. Я оживал снова, как после нокаута, чтобы тянуться к жизни, к солнцу, к свету, как к нескончаемому источнику жизни. А бежавшая от меня жена спряталась с сыновьями в своем штабе предателей – в доме тещи – как в тайных казематах, в развалинах с текущей крышей, с затхлым и прелым воздухом во всех комнатах. Все оттого, что убирались здесь редко, и теперь пахло еще и человеческим дерьмом (а раньше гадили только кошки), потому что за больной, лежащей тещей убираться и выносить горшки никто не хотел. Доходило у них до ужасных скандалов, когда злая прежняя супруга, а по виду – тихоня, орала на своего старшего сына, на того, что доводился мне пасынком: