Это был обычный старый двор, каких много в Городе, похожий на тот, в котором я вырос. Двухи трехэтажные дома из серо-желтого кирпича, маленький скверик, обнесенный низкой оградой, в нем несколько скамеек, в углу детская песочница с качелями. Ни одной живой души. И яркое солнце, высвечивающее все закоулки. Молчаливые темные окна равнодушно наблюдали за истекающим кровью человечком, копошащимся внизу, тщетно пытающимся найти здесь спасение.
С трудом я добрался до дерева, росшего у самой ограды жалкого скверика, и прислонился к его стволу спиной, чтобы встретить смерть стоя. Моя правая кисть ударилась о торчащую из земли трубу ограды, достававшей мне почти до пояса. Я быстро сунул руку в карман, вытащил завернутый в платок бриллиант и затолкал его как можно глубже в открытый сверху конец ржавого железного столбика. Матерчатый комочек провалился в темную глубину.
В эту минуту из черного прямоугольника подворотни появилась знакомая мощная фигура. Антон медленно вышел на освещенную солнцем часть двора, в его руке был пистолет, ствол смотрел мне в грудь. Он приближался осторожно, готовый выстрелить при любом моем движении. Все-таки он меня побаивался.
Но когда он увидел, что я едва держусь на ногах, что я без оружия и совершенно беспомощен, он остановился и спрятал пистолет в подмышечную кобуру. Неизвестно откуда и каким образом, во всяком случае, для меня это и сейчас остается загадкой, в его руке появился нож, отточенный клинок с коротким щелчком выскочил из рукоятки. Все так же медленно, но теперь не из опасения, а растягивая удовольствие, он направился ко мне.
Я понимал, что ему мало просто убить меня, что для утоления ненависти ему необходимо услышать, как стальное лезвие с хрустом, напоминающим звук разрезаемого капустного кочана, вонзается в тело врага, почувствовать на рукоятке дрожь моих предсмертных конвульсий, вдохнуть запах горячей крови... "Когда всаживаешь пулю, не чувствуешь, как она входит, а рогатину - чувствуешь", - говаривал французский король Карл IX, а он знал толк в подобного рода занятиях.
Первый удар сверху я с трудом успел парировать, подставив предплечье левой руки, которая совсем плохо меня слушалась из-за раны в плече. Нож все же разрезал мне руку и, скользнув по лучевой кости, поранил бок. Когда Антон снова отвел нож для удара, у меня уже не было сил отбить его.
- Прощай, Джек! - услышал я в последний раз низкий сочный голос. Это прозвучало, как прощание перед долгой разлукой. Лицо его сохраняло все то же доброжелательное выражение, которое всегда появлялось во время разговора со мной. Так гурман ласково смотрит на кудрявого барашка, предвкушая, какой сочинит шашлык из милого животного, так чревоугодник гладит молочного поросенка, уже видя его на блюде с веточкой петрушки во рту. Думаю, что в глубине души он не считал даже, что причиняет мне зло, убивая меня, настолько он был уже неспособен стать на место другого, настолько ощущал себя центром мироздания, которое создано лишь для удовлетворения ЕГО желаний, в качестве поля деятельности его Я, реализации ЕГО воли. Убить меня ему нужно и отчасти даже приятно, следовательно, и я должен быть доволен, что могу послужить ему хотя бы в качестве жертвы... Мне трудно объяснить это, но в тот момент я читал в его глазах все, самые мельчайшие, самые сокровенные оттенки его мыслей и чувств. Между нами установилась почти телепатическая связь. Он был благодарен мне за то, что может убить меня, и если бы я внезапно умер без его помощи, скажем, от разрыва аорты, он возненавидел бы меня гораздо сильнее, чем сейчас.
Антон нанес мне бесхитростный удар в грудь, в область сердца. И это был бы конец, если бы нож не наткнулся на маленькое зеркальце, которое я всегда носил в нагрудном кармане. Клинок скользнул по квадратику полированной стали, отклонился вверх и глубоко вошел под ключицу, задев верхушку легкого. Но я все еще был жив, и брови Антона поднялись, символизируя удивление. Он вырвал нож из моего тела и подошел почти вплотную, собираясь, судя по всему, полоснуть меня по горлу. Но он забыл, увлеченный процессом добивания своей жертвы, о моей правой руке.
Собрав остаток сил, я ударил его кулаком в солнечное сплетение. Он явно не ожидал от меня такой прыти и не успел напрячь мышцы живота, поэтому удар получился. Издав короткий звук, похожий на икоту, Антон согнулся и наклонился вперед, подставив под следующий удар подбородок, в который и врезался мой правый локоть. Его голова откинулась назад, и с чувством глубокого облегчения, как бы сбрасывая тяжелый груз в конце тысячекилометрового пути, я рубанул ребром ладони по незащищенному горлу. Он обмяк и как тряпичная кукла свалился к моим ногам. Неестественно запрокинутая голова свидетельствовала о том, что врач ему уже не понадобится. Но сказать "прощай, Антон!", хотя бы из вежливости, у меня не хватило сил.
Этому приему меня научил старый кореец.
ЭПИЛОГ
Запас карман не тяготит,
И каши он не просит...
Хулиганская песенка
В салоне авиалайнера трансконтинентальной линии Мапуту - Сидней царила благовоспитанная скука - как в англиканской церкви в воскресенье. Пассажиры дремали, листали журналы или тихо беседовали друг с другом. У меня здесь не было знакомых, читать мне не хотелось, смотреть в иллюминатор, где сквозь редкие облака синел сапфиром Индийский океан, надоело - до самой Австралии больше не будет ни клочка суши. Я надел наушники и повернул рычажок. Знакомая мелодия - "Интродукция и рондо каприччиозо" Сен-Санса. Она вернула мне забытое чувство покоя и умиротворенности. Я слушал божественные звуки и вспоминал странное сплетение событий, в которых мне за последние несколько месяцев довелось принимать участие. "А ведь это напоминает своеобразное рондо", подумал я. Действительно, многие ситуации как бы повторялись, например, я дважды уходил от преследования, пересекая на машине пропасть, два или три раза спасался, притворившись мертвым, несколько раз заглядывал в дула пистолетов и автоматов... Правда, последнее было не такой уж редкостью в моей профессии. Судьба как бы вела меня, заставляя делать витки спирали, каждый из которых в чем-то повторял предыдущие. Хотелось бы надеяться, что, как и должно быть по законам построения рондо, я закончу его так же, как и начал, - живым.
В госпитале мне пришлось проваляться несколько месяцев, а потом еще долго приходить в себя, восстанавливая на тренажерах и в спортзалах силу рассеченных мышц и гибкость порванных связок. Над страной бушевал ураган политических страстей, но я как будто отгородился от них прозрачной стеной: видеть видел, но до моей души все это не доходило. Что-то надломилось во мне, и для починки этого "чего-то" тренажеров еще не придумали. Мое место в ассоциации "Ассунта" сохранилось за мной благодаря стараниям ребят, хотя на него многие точили зубы. И вот сейчас я летел в незнакомый город, как когда-то в Осло, но на этот раз рисковать жизнью мне, вероятно, не придется. Моя новая должность была просто синекурой [синекура (от лат. sine cura - без заботы), в переносном смысле - хорошо оплачиваемая должность, не требующая особого труда или отбываемая лишь номинально] и давала возможность тихо прожить какое-то время. Я рассчитывал растянуть его подольше. Если же на моем возвращении вскоре начнут настаивать...
Я опустил руку в карман и нащупал золотую зажигалку "Ронсон". Хотя я и не курю, в последнее время я постоянно ношу ее с собой, как и пачку сигарет, американских "Лаки страйк". Благодаря любезности МИДа страны пребывания, я был избавлен от докучливого таможенного досмотра. Правда, и багаж у меня был минимальный, особенной контрабанды в нем не провезешь небольшой чемодан с самыми необходимыми вещами и кейс. Зато мне открыли вполне приличный - для начала, конечно, - счет в одном из банков Сиднея.
Но главное мое достояние, о котором, кроме меня, никто не знал, находилось в корпусе зажигалки - сверкающий отполированными гранями прозрачный камешек, величиной с косточку персика и примерно такой же формы.