— Это вы хорошо рассудили. Вот и выполняйте не откладывая, — напутствовал он их.
И вот теперь, исполнив свою миссию, они возвращались домой.
— Вроде мы все правильно сделали, как порешили вчера вечером. Разве что-то не так? Ведь, ежели подумать хорошенько, дары-то мы подносили не по личному знакомству, а вышестоящему по службе — главному церемониймейстеру двора. Тут от излишества в подношениях может быть столько неприятностей, заметил Фудзии.
— Оно, конечно, так. Я-то согласен… Только я вспоминаю, какую кислую мину состроил этот управляющий Мацубара… — неуверенно возразил Ясуи.
— Да, интересно, какие подношения прислали из дома Датэ? Хорошо бы это разузнать.
— Ну, нет, об этом даже спрашивать неудобно. Но я полагаю, беспокоиться не о чем. Я на всякий случай заглянул в книгу регистрации визитов. Там сказано только, что от дома Датэ прибыли посланцы засвидетельствовать почтение его светлости когэ, главному церемониймейстеру двора его высочества сёгуна. Да ведь и сам князь наш план одобрил — что ж теперь…
Действительно, князь их план одобрил. Они ведь, в конце концов, только высказали свое мнение насчет того, что им казалось подобающим к случаю, ну а господин-то уж волен был сам отдать окончательное распоряжение.
— Нет, все же, возможно, это наш недосмотр. Ну, вот что я думаю: надо бы на днях его сиятельству самому нанести визит его светлости Кире и учтиво с ним побеседовать, — заключил Ясуи, впервые
почувствовав некоторое облегчение.
У обоих в голове прочно засела мысль о том, что, раз они имеют дело со знатным сановником, вельможей четвертого ранга, тут требуется особая деликатность в обращении. Для них основой основ, вероятно, служила глубокая убежденность, что не обращать внимания на этикет можно только с теми выскочками, что, родившись в мирное время и получив без труда приличное воспитание, проскользнули на свои посты, как юркие угри.
На следующее утро князь Асано ожидал выхода хозяина в гостиной дома Киры. Таков был итог его беседы накануне вечером с двумя старшими самураями, которые настоятельно советовали не пренебрегать визитом. Его паланкин проследовал в ворота усадьбы как раз в тот момент, когда из них выносили паланкин князя Сакёноскэ Датэ, недавно назначенного распорядителя по приему посланника государя-инока. Судя по всему, князь Датэ только что нанес главному церемониймейсте ру двора визит вежливости. Когда их паланкины поравнялись, оба вельможи обменялись дружелюбными улыбками и слегка поклонились друг другу. По тому, что князь Датэ только что покинул усадьбу, было ясно, что хозяин дома, а не в отлучке, однако князь Асано ожидал в гостиной уже не менее получаса. Наганори Асано Такуминоками было тридцать пять — мужчина в самом расцвете сил. Его холеное слегка удлиненное лицо с необычайно белой кожей казалось совсем молодым, так что на вид князю можно было дать гораздо меньше его возраста. Отец скончался, когда Наганори было всего девять лет от роду, и мальчик поневоле оказался во главе всего удела Ако с доходом в пятьдесят три с половиной тысячи коку риса. В этом качестве он бессменно пребывал с тех самых пор, приобретя с младых ногтей решительность нрава, силу воли и привычку повелевать людьми, что вносило в его натуру элементы необузданной резкости. Эти его свойства ни для кого не были в диковинку. Как и прочие отпрыски родовитой самурайской знати, он привык жить в особом окружении со своими особыми устоями и правилами, не задумываясь над тем, что весь остальной мир может существовать по каким-то иным законам. Он был убежден, что мир именно таков, каким он его видит, и верил, что иначе быть просто не может. Впрочем, никогда ранее эта его уверенность не вступала в соприкосновение с враждебной реальностью, поскольку в доме у него, как и в удельных владениях, жизнь шла по заданному им курсу. Основываясь на своих убеждениях, Наганори чтил кодекс самурайских добродетелей Бусидо и искренно любил своих вассалов.
— Кира все не появлялся.
— И что он только там делает?!
Обуреваемый мрачными подозрениями, князь Асано слегка пошевелился — колени устали от неподвижного сидения на полу. Заставлять гостя долго ждать приема — это противоречит всем правилам светского этикета. Конечно, тому, наверное, есть своя уважительная причина, иначе чем же объяснить столь затянувшееся ожидание? Ему и в голову не приходило, что подобное обхождение может явиться всего лишь прихотью хозяина. Да и с какой стати он должен был искать здесь какой-то тайный злой умысел? Где-то вдалеке уныло пробили часы. В усадьбе было мрачно, безлюдно. Только слышно было, как переступает воробей по карнизу. Одинокая муха бесцельно кружила по комнате, рассекая застоявшийся воздух. Асано некоторое время следил за ее неторопливым полетом, но в конце концов, утомившись, вернулся к своим раздумьям.
— Коли хозяин заставляет себя столько ждать, придется ограничиться коротким приветствием и на том откланяться, — решил князь.
В этот миг отодвинулась створка фусума, и в гостиную вошел Кира.
— Прошу прощенья, что заставил ждать, — обмолвился он, опускаясь на колени, так что подол кимоно, подняв легкий ветерок, зашуршал по циновке. На лице царедворца отчего-то застыло выражение глубокого недовольства.
Князь не мог отделаться от чувства внутреннего дискомфорта, но тем не менее произнес слова приветствия со всей полагающейся учтивостью:
— На вашего покорного слугу нежданно было возложено тяжкое бремя служебных обязанностей. По молодости и незрелости не мыслю себе исполнения сих обязанностей без содействия высокопоставленных особ. Покорно прошу не отказать в наставлении и совете.
— Да что уж там, напрасно прибедняетесь, не в чем вас особо и наставлять, — безразличным тоном сухо отвечал сановник, повернувшись боком к гостю и принимая от служанки трубку с табаком.
Молча он принялся приминать тонким белым пальцем табак в трубке. В гостиной веяло холодком отчуждения. Непохоже было на то, что Кира произнес свою сентенцию из скромности. Князь все еще не понимал, к чему клонит собеседник, но его преследовало ощущение, будто его просверлили чем-то острым до самого нутра. Чувство дискомфорта, которое он испытал в самом начале аудиенции, разрослось и сгустилось — будто чернильная жидкость, выпущенная каракатицей, разлилась в груди.
На мгновение воцарилась гнетущая тишина. Кира преспокойно поднес трубку ко рту и выпустил тонкую струйку ароматного дыма.
— Как скажете, ваша светлость, — выдавил из себя князь, изобразив на лице улыбку. — Однако для меня было бы величайшей честью получать от вас указания и советы. Нижайше прошу не отказать в наставлениях.
— Н-ну… — уклончиво отвечал Кира, затягиваясь.
Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову. Лицо его неожиданно прояснилось.
— Вот что, коли так, отмечу одно важное
обстоятельство. В приемную для посланников его величества следует ежедневно приносить надлежащие дары. Это очень важно для создания благоприятного настроя. Так что не забудьте…
— Хорошо, — сказал князь и посмотрел на вельможу, не вполне понимая, что тот имеет в виду.
На губах у царедворца играла улыбка, а глаза, казалось, давали понять, что аудиенция окончена. Конечно, он решил загадать гостю загадку. Что-то недосказанное было в этих нескольких словах, какой-то особый смысл таился в них.
— Да, все дело в настрое. Если не будете забывать об этой важной детали, все остальное… в общем, больше мне, пожалуй, сказать вам нечего, — лукаво добавил Кира.
Князю совет касательно ежедневных подношений посланцам императора показался весьма странным и подозрительным, но, взвесив все обстоятельства, он решил, что переспрашивать будет неприлично и, с уверениями в совершенном почтении, он начал откланиваться. На сей раз хозяин, у которого настроение, как видно, исправилось, проявил больше любезности, чем поначалу, и проводил гостя до выхода.
На обратном пути, покачиваясь в паланкине, князь Асано тщетно пытался рассеять туман обуревавших его сомнений. Как ни раскинь, слова сановника нельзя было принимать за чистую монету. Да еще эта странная перемена —
неожиданное дружелюбие…