Дзиндзюро тоже было отправился следом, но шел медленно и неуверенно, будто какая-то забота тяжким грузом лежала у него на плечах. Наконец он остановился, решительно кивнул головой и, быстрым шагом припустившись в противоположную сторону, вскоре скрылся из виду.
Дойдя до небольшого особняка, в котором обитала любовница собачьего лекаря Бокуана, Дзиндзюро замедлил шаг. В вечерней мгле смутно мерцали лунные блики. Укрывшись в тени стены на противоположной стороне улицы, Дзиндзюро некоторое время озирался по сторонам. Видя, что вокруг нет ни души и тревожиться не о чем, он одним прыжком легко, по-обезьяньи, перемахнул через ограду и спрыгнул в сад.
Несколько минут спустя недавний чистильщик ушей, небрежно откинувшись, сидел в гостиной дома с видом законного хозяина и при свете фонаря вел беседу с женщиной.
— Я подумал, вряд ли он впрямь на что-то решится, но кто его знает… Терять бдительности нельзя. Может, он и рассчитывал поживиться, да вишь, не на того напал… Вот я и решил его припугнуть… Ну, а когда уж он татуировку увидел, тут у него небось мурашки по коже побежали… Ха-ха-ха.
— Так ты, значит, все-таки… — огорчилась женщина.
— Ну и что? Припугнул я его как следует. Так шуганул, что дня три-четыре он уж точно будет держать язык за зубами. Не повезло бедняге. Н-да, а с этой бородкой придется расстаться, — заметил в заключение Дзиндзюро.
Подойдя к стоявшему в углу комнаты зеркалу и с усмешкой поглаживая бороду, он приказал:
— А ну-ка, принеси бритву!
— Сейчас, — ответила женщина, поднимаясь. Шурша длинными полами кимоно, она подошла к шкафу, достала бритву и налила в чашку горячей воды из чайника.
Дзиндзюро, смочив этой водой лицо, без малейшего сожаления принялся за бритье. В ночной тишине волосы с шуршанием падали на циновку.
— Так что, теперь отправишься куда-нибудь подальше? — спросила женщина, заглядывая ему в лицо.
— Да, только не решил еще, куда… Но в любом случае прятаться надо здесь, в Эдо. Если податься еще куда-нибудь, там чужака сразу заприметят.
— Ну, если так, можешь здесь где-нибудь пристроиться.
— Я уж и сам хотел было попросить, — сказал Дзиндзюро и добавил, будто надумав что-то: — А кстати, что там потом было в том доме напротив?
— Ничего, пока без перемен, — отвечала женщина с многозначительной усмешкой. — А домик-то хорош. Эдакое любовное гнездышко для молодой парочки. Прямо картинка!
— Шутишь! А каково этому собачьему лекарю! Будто собственная любимая собачка его за руку тяпнула! Ха-ха-ха! Откусила палец!
— Смотри-ка! Ведь риск-то какой, а?
— Да ладно, побаловались немного… Вот только я маху дал, проговорился тому типу насчет сладкой парочки.
— Ой, зачем же ты? Грех, право!
— Н-да, однако все равно им добра ждать не приходится. Тут или зарубят, или… бежать надо. Больше ничего не остается. Стоит им только высунуть нос, как сразу же пойдут разговоры. Нехорошо, конечно, что я об этом проболтался, ну да что уж… Подай-ка мне спальный халат?
Тщательно побрившись, Дзиндзюро потрогал подушечкой пальца синеватый округлый подбородок — не осталось ли где щетины.
— Волосы ты мне завтра подстрижешь. Сегодня уж больно спать хочется. Постель готова?
Когда мужчина, задавший вопрос, обернулся и посмотрел на женщину, которая в это время рылась в шкафу, лицо его уже нисколько не походило на физиономию Иккана-Уховертки.
— О чем задумался? — проворковала Отика, нежно положив руку на колено юноши. Вопрос вывел Хаято из тяжкой задумчивости, в которой он до сей поры пребывал.
— Да нет, так… — отвечал он с неопределенной улыбкой.
Напольный фонарь под шелковым абажуром заливал мягким светом пропитанную хмельным духом комнату.
— Так, пустяки… Вот подумал о том, как это у нас неожиданно получилось, и так мне стало странно…
Округлое личико Отики тоже расплылось в улыбке.
— Ну, если так, то ничего… А я уж переживала: может, тебе со мной не нравится, жалеешь теперь…
— Жалею? — усмехнулся Хаято, но усмешка, казалось, предательски выявила таящуюся в глубине его души слабость. — Видно, так уж было суждено. Человек не властен над своей судьбой.
— Я раньше тоже так считала. Но теперь… Я так счастлива, по-настоящему счастлива! Так счастлива, что теперь и умереть не страшно! — с жаром выпалила Отика. Наконец-то она получила то, к чему втайне всегда стремилась, и теперь все существо ее пламенело, сгорало от восторга. Словно валы прибоя, вновь и вновь гремели в ее груди волны счастья, ощущение неземного блаженства разливалось по всему телу.
Хаято не разделял ее восторгов. С самого начала его преследовало чувство неудовлетворенности: «Как, и это все?» Ему казалось, что должно было быть что-то еще… Вот уже четвертый день проводил он в этом доме наедине с Отикой, а чувство неудовлетворенности все не проходило — наоборот, с каждым часом оно усиливалось. Будто холодный ветер задувал в сердце. Будто мрачно шелестели в груди белесые, не видевшие солнца цветы и травы. Свинцовая тяжесть наваливалась и гнула к земле. Какое-то болото… Дремлющая под облачным небосводом топь… Неподвижное небо — ни дождя, ни солнца. Хочется яростного ливня — чтобы всколыхнул мироздание! Сколько можно сидеть здесь, не смея и помыслить об иной, яркой, наполненной жизни? Какое убожество! Его загнали сюда, в западню! Шаг за шагом он опускался все ниже по зловещей лестнице — и вот… Теперь уже не выбраться
назад.
— Если вдруг что-нибудь случится… — прошептала Отика, наклоняясь совсем близко к лицу юноши и заглядывая ему в глаза. Мягкие руки ее крепко обхватили Хаято за шею, будто не желая никогда его отпускать. — Что ты тогда собираешься делать? — изменившимся голосом спросила она.
Хаято вымученно скривил губы.
— Я не знаю. Не знаю, и все! Там будет видно… Вот такой уж я человек! — сказал он, будто насмехаясь над самим собой, и потянулся к чарке сакэ. Лицо Отики будто окаменело.
— Если ты меня тогда бросишь… — выдохнула она, и слезы, оставляя блестящий след на щеках, закапали на татами.
— Так что, убить его?! — воскликнул Хаято. Он сжал лицо женщины в своих ладонях и пристально посмотрел на нее сверху. Какая-то дикая, бешеная страсть накатывала откуда-то из глубины. Совсем рядом в неясном свете смутно белело лицо женщины. Слезы затуманили его взор.
Вдруг из сада кто-то окликнул:
— Эй, Отика!
Голос не мог принадлежать никому, кроме Бокуана. Любовники вздрогнули от неожиданности. На беду из-за жары на первом этаже створки внешних перегородок не были закрыты изнутри…
— Эй, где же ты! — снова донесся голос из сада.
Оба вскочили в растерянности. Однако Отика вскоре пришла в себя, и Хаято получил возможность убедиться, на что способна женщина в решительный момент. Прежде всего она мгновенно задула фонарь, и густая мгла весенней ночи разлилась из комнаты по коридору.
Хаято, нащупывая ступеньки, осторожно спускался по темной лестнице, прислушиваясь к шагам Бокуана, который поднимался навстречу. Отика, ухватив его под руку, шла следом. Ее рука казалась пухлой и мягкой, но слегка дрожала — в чем не было ничего удивительного.
— Убей его! Убей, слышишь?! — звучал у него над ухом ее жаркий шепот, обдавая шею горячим дыханием.
Слова Отики, дойдя наконец до сознания юноши, поразили его, словно удар грома. Хаято почувствовал, как необъяснимый панический ужас вновь овладевает всем его существом.
— Зажги фонарь! — приказал он суровым голосом.
— Кто там? У тебя там кто-то есть? — забеспокоил ся Бокуан.
Не получив ответа, он и сам на мгновение замолк, а потом, как ребенок, топнув ногой, закричал:
— Эй! Кто там? Ты кто такой?
Страх страхом, но от сознания того, что в комнате у Отики при потушенном фонаре находится другой мужчина, у собачьего лекаря кровь вскипала в жилах.
Хаято, к которому наконец вернулось его обычное хладнокровие, ответил:
— Погоди! Сейчас зажжем свет — увидишь.
Спокойная уверенность собеседника совершенно обескуражила Бокуана, так что он на время лишился дара речи, но вспомнив, что где-то наверху должна находиться и его любезная Отика, возмущенно возопил: