Подобное отношение к уходу из мира нельзя назвать «презрением к смерти». Скорее, здесь можно видеть воплощение буддийской концепции единства и взаимоперехода жизни и смерти, особенно наглядно отраженной в учении Дзэн. Ведь, согласно буддистским воззрениям, душе все равно предстоит бесконечная цепь рождений и смертей, а оболочка тела временна и тленна. Меж тем как идеалы чести — в самурайском миропонимании — вечны и нетленны. Следовательно, честь и долг перевешивают естественный страх смерти. Практическим путем к преодолению страха смерти служила, разумеется дзэнская медитация.
Мыслитель и теоретик воинских искусств Дайдодзи Юдзан (XVII век) дает весьма точное определение роли смерти в жизни каждого самурая:
«Ключевой и жизненно важной остается для самурая понятие Смерти, которое надлежит осмысливать денно и нощно, от рассвета первого дня года до последних минут заката дня последнего. Когда понятие Смерти полностью тобою овладеет, ты будешь готов к выполнению своих обязанностей в наивысшей и наилучшей степени: ты верен господину, почтителен к родителям и естественным образом избегаешь всех несчастий и бед. Тем самым ты не только способствуешь продлению срока своей жизни, но и еще более укрепляешь собственные честь и достоинство. Подумай, сколь непрочна жизнь, в особенности жизнь самурая. А коли так, то каждый день жизни следует рассматривать как последний и посвящать его неукоснительному выполнению долга. Не давай мыслям о долгой жизни завладеть тобою, иначе погрязнешь в легкомысленных утехах и окончишь дни свои в позорном бесчестии».
О том же пишет и автор «Сокрытого в листве»:
«Бусидо означает определившуюся волю к смерти. Когда стоишь на распутье, без колебаний выбирай путь, ведущий к смерти… Когда определится твоя решимость принять смерть в любой момент, ты станешь законченным мастером Бусидо, жизнь твоя будет безупречна, и долг свой ты выполнишь до конца».
Культ долга чести, Служения, породил и культ смерти — как неизбежный атрибут верного служения. Идти во имя господина на смерть в бою было само собой разумеющимся долгом воина. Но в истории сохранились десятки и сотни примеров массовых самоубийств «из солидарности с господином» или в знак траура по господину (дзюнси). Уже в новейшей истории, в конце Второй мировой войны, тысячи японских офицеров и солдат совершили ритуальное сэппуку (харакири) не желая сдаваться в плен. И сотни — уже после капитуляции в знак «неприятия» этого факта.
Если самурай совершал серьезный проступок (а иногда и легкую промашку), наиболее естественным способом искупить оплошность для него было сэппуку.
Если в споре — особенно в споре с вышестоящими он не мог доказать свою правоту, наиболее логичным исходом такого спора могло быть харакири. Если власти не реагировали на петицию, вполне разумным способом действий для ее автора или авторов было сэппуку — исключительно с целью привлечь внимание властей к данному вопросу. К этому способу склоняются в начале романа и ронины из Ако. К нему же прибегнул известный писатель Юкио Мисима, убежденный приверженец идей Бусидо, совершив в 1970 году ритуальное харакири с целью привлечь внимание общественности и правительства к плачевному состоянию морали в послевоенной Японии.
Подобное отношение к собственной жизни оказалось заразительным примером и для других сословий. Так, в XVII–XVIII веках среди мещан и куртизанок в «веселых кварталах» получила большое распространение мода на «двойные самоубийства» влюбленных (синдзю). Таким самоубийством, в частности, и заканчивается роман. Цена жизни в средневековой Японии была сравнительно невелика и значительно уступала цене Долга во всех жизненных ситуациях самурай должен был руководствоваться неписаными нормами Бусидо. В сущности, никакой альтернативы у него не было. Пренебречь долгом чести означало обречь себя на всеобщее презрение, на позор, — что считалось значительно хуже смерти. Оттого и в судебных разбирательствах эпохи Эдо всегда учитывалась не только буква закона, но и предписания Пути самурая, которые в некоторых случаях могли вступать с законом в противоречия. Такой-то случай и явила собой месть сорока семи верных вассалов, описанная в романе «Ронины из Ако».
Законы Токугавской Японии исключали любую возможность решения споров силой оружия, особенно если в конфликт были вовлечены клановые интересы, что могло повлечь возобновление изжитых к тому времени междоусобных распрей. Поединки тоже не поощрялись, но, по крайней мере, не квалифицировались как тяжкое преступление, если при этом соблюдались правила и не было нанесено ущерба окружающим. Злостным преступлением считался «преступный сговор» — создание тайных партий и объединений с целью осуществления каких-либо насильственных действий, которые могли подорвать основы государственности. Сёгун Цунаёси Токугава (1646–1709), находившийся под сильным влиянием своего верховного советника и фаворита Ёсиясу Янагисавы (1658–1714), был убежденным поборником конфуцианства и одновременно ревностным буддистом, противником всяческого кровопролития. Все его усилия были направлены на поддержание мира и порядка в Поднебесной, поощрение искусств и охрану животных. За свой указ «О запрете лишения жизни живых существ» (1687), запрещавший под страхом смерти убивать бездомных собак, кошек и загнанных лошадей, он получил прозвище «Собачий сёгун».
Кровная месть при Цунаёси была, естественно, строго запрещена, а любые попытки преступить закон жестоко карались. Однако правила Бусидо предписывали месть. Пренебречь местью значило пренебречь честью самурая. В этом фатальном противоречии между законом и долгом истинный самурай должен был выбрать долг чести — заплатив при необходимости собственной жизнью.
Князь Асано, уязвленный публично сказанными в его адрес презрительными словами Кодзукэноскэ Киры, в порыве бешенства решает смыть оскорбление кровью невзирая на неминуемую кару. В замке самого сёгуна он бросается на обидчика с мечом, за что приговаривается к высшей мере наказания. Несмотря на то что Кира отделался легкими ранениями, князь Асано должен совершить сэппуку. Кроме того, его земли и замок конфискуются властями, а клан подлежит роспуску. Жестокая кара обрушивается не только на самого князя, но и на его семью, и на всех его подданных.
Со смертью князя перед самураями клана Ако встает дилемма: безоговорочно подчиниться решению верховной власти или воспротивиться ему. Воспротивиться можно активно (защищая замок Ако) или пассивно (сделав коллективное харакири). Но есть и третий путь, который с самого начала выбирает командор Кураноскэ Оиси. Это священная публичная месть обидчику во имя умиротворения духа покойного господина. Месть — это путь смерти. Тот, кто не погибнет в бою, все равно обречен погибнуть по приговору сёгуна, поскольку мстители идут против законов Поднебесной. Вначале к союзу мстителей присоединяется более полутора сотен самураев, но в конце концов, по прошествии почти двух лет, их остается только сорок семь — тех, кто выбрал Путь смерти. Напав на укрепленную усадьбу Киры и сломив сопротивление многочисленной охраны, они отрубают голову своему заклятому врагу и символически кладут ее на могилу покойного князя.
Тем самым они следуют заветам Бусидо, завещанному предками высшему моральному закону, но нарушают при этом законы государства.
Месть ронинов вызвала брожение умов по всей стране. Самураи и горожане равно одобряли верных вассалов, видя в них воплощение благородного духа истинного воина. Одобряли их действия и в верхах, но помиловать героев означало расписаться в бессилии закона. В результате после полутора месяцев бурных дебатов в правительстве ронинов приговаривают к почетной казни — сэппуку, одновременно признав их поведение достойным похвалы. Таков итог кровавой драмы, в основе которой — столкно вение идеалов Бусидо с суровой действительнос-
тью полицейского государства.
Путь смерти оказался путем к бессмертию. Как сказал прославленный полководец Уэсуги Кэнсин (1530–1578), «кто держится за жизнь — погибает, кто преодолевает смерть — живет». Вероятно, не только стойкостью и мужеством, но и этой удивительной решимостью идти наперекор всевластному закону ронины снискали беспрецедентную популярность, став еще при жизни героями бесчисленных преданий, баллад, театральных постановок. Около пятнадцати буддийских храмов и синтоистских святилищ в Токио, Киото, Ако и городке Кира (бывшей вотчине рода Кодзукэноскэ Киры) посвящены памяти ронинов и их заклятого врага. Их биографии, тщательно изученные современниками и потомками, стали катехизисом самурайской доблести, а образ Кураноскэ Оиси стал каноническим воплощением Истинного самурая.