Бурный поток, должно быть, нахлынет всей мощью, пытаясь смыть и утопить в волнах этих шестьдесят «мастеров». Смогут ли они завершить свою нелегкую работу? Этого Кураноскэ знать было не дано. Неведомо было ему и то, как посмотрят потомки на воздвигнутое ими диковинное святилище, что красуется посреди реки времен. Спросить было не у кого. Отважный старшина артели пока что просто собирался принять на себя и своих подручных эту работу. Быть может, то будет всего лишь их собственное надгробье, а быть может, и гробница, что увековечит память истинного Бусидо — Кодекса чести самурая, что уже недалек от гибели. Вместе с Кураноскэ шестьдесят «мастеров» собирались взяться за это трудное дело — и он решил, что пришло время поведать свой замысел.
Спрятав бумагу с текстом клятвы, Кураноскэ обвел взглядом зал, словно намереваясь что-то сказать, и все шестьдесят самураев посмотрели на своего предводителя.
— Что ж, господа, теперь я знаю — здесь собрались верные сердца. Хочу с вами еще кое-что обсудить… — Он снова обвел зал пристальным взором, испытующе вглядываясь в лица. Глаза его полыхали зловещим огнем.
— Речь идет о враге нашего покойного господина Кодзукэноскэ Кире.
При этом имени зал пришел в движение, а Кураноскэ продолжал, словно окутывая всех присутствующих голосом, исполненным глубинной силы:
— В том, что произошло с господином, вина Кодзукэноскэ Киры. То, что сегодня происходит с домом Асано и всеми нами, тоже дело рук Киры. Словами не передать, какое бесчестье тяготеет над нашим господином даже в загробной его обители. Поистине Кира наш злейший враг, и нет ему прощенья. Мы с вами только что поклялись, что готовы принять смерть вослед за господином. Однако чем умирать втуне, не лучше ли добыть голову заклятого врага нашего господина, Кодзукэноскэ Киры, утолив тем самым гневную скорбь князя, чей неотмщенный дух стенает в мире ином, и лишь потом принять смерть? В такой кончине видится мне воплощение благородного пути самурая. А вы как полагаете, милостивые государи? Высказывайтесь, прошу вас.
Самураи, выслушавшие речь Кураноскэ в гробовом молчании, разом всколыхнулись. На лицах, хранивших доселе печать угрюмого спокойствия, проглянула улыбка. Все так или иначе думали о мести, но понимали, что не в силах ничего предпринять поодиночке, и были готовы скорее, следуя кодексу самурайской чести, заодно с товарищами покончить с собой в цитадели. Но если так считает сам командор, и если все сидящие здесь товарищи по оружию решат сплотиться во имя идеи, объединиться в отряд, быть может, цель окажется не столь недостижимой, как казалось? Им хотелось плясать от радости. Они издавали восторженные возгласы, обменивались сияющими взглядами.
Самый старший из собравшихся, Соэмон Хара, взял слово.
— В общем-то я не возражаю. Может, так оно и хорошо было бы, только осуществить нашу месть ох как непросто! Тем более, что нас здесь много, и действовать нужно всем вместе, а если так, вполне может случиться, что кто-нибудь разболтает о нашем заговоре. Оно конечно, сейчас все представляется просто замечательным, но если только просочатся слухи, все наши замыслы обратятся в пыль, и мы сами станем для всех посмешищем. А коли так, может быть, все-таки лучше будет покончить с собой, как уговорились?
Кураноскэ отвечал ясно и четко.
«— Да, действительно, оттого, что в деле будет участвовать так много людей, осуществить месть труднее, но это не означает, что дело безнадежное. И преодолеть эти трудности в наших силах, если на это направить все свои устремления. Противником же здесь будет не только Кодзукэноскэ Кира. Если, паче чаяния, Кира сам умрет, мы будем мстить его детям, — пояснил он».
Некоторые выражали недоумение, почему в таком случае командор не удержал в зале Катаоку и Исогаи, выступивших против преждевременной «смерти вослед».
Кураноскэ рассмеялся и сказал:
— Эти двое всегда могут к нам присоединиться. Однако всем уже известно, что они дали клятву мстить за смерть господина. Мы же должны сохранить наше сегодняшнее решение в глубочайшей тайне, а потому лучше нам действовать отдельно от Катаоки и Исигаки. Тем не менее нам придется как-то объяснять всем остальным, что решили на сегодняшнем сборе, и тут расхождение в версиях надо полностью исключить. Будем утверждать, что порешили в конечном счете на «смерти вослед».
Самураи высоко оценили замысел Кураноскэ и поклялись свято хранить тайну. Так впервые
созрела у ронинов клана Ако решимость мстить.
— Так что все-таки они решили покончить с собой, — сказал, раздвинув сёдзи, ронин, еще стоя на внешней галерее. В комнате двое бородатых вояк попивали сакэ, расположившись по обе стороны от радушной хозяйки, и при этом о чем-то оживленно беседовали. Услышав новость, они только хмыкнули в ответ. Один из собутыльников, прищелкнув языком, бросил:
— Вот дурачье! Да неужто во всем клане, что живет на жалованье в пятьдесят тысяч коку риса, не найдется храбрецов?! Что за незадача!
— Похоже на то. Только между нами, конечно… Как послушаешь здешних людишек, так и понятно становится, что стоящих среди них вовсе нет, — заметил, ухмыльнувшись, вновь прибывший и скрестил руки на груди, погрузившись в невеселое раздумье.
Двое из троих ронинов прибыли из провинции Этиго, третий прежде как будто бы служил в Курумэ, но тоже стал ронином. Все трое, люди решительные и отважные, полагали, что самураи должны помогать друг другу в беде — потому и поспешили в Ако в расчете найти там дело для настоящих мужчин.
— Да, струсили они, это точно! Знал бы раньше, нипочем бы сюда не потащился! Черт знает что такое! Если у нас в стране и дальше будет мир да покой, это что же, все так измельчают?!
— Но хуже всех здешний их начальничек! — резко бросил ронин из Курумэ по имени Дзюдзиро Хараки и, сунув одну руку за отворот кимоно, опустился на циновку.
Хозяйка с розовыми тенями под очаровательными глазками, которые так и шныряли по сторонам, ополоснув водой свою чарку, протянула ее Хараки:
— Прошу прощенья, сейчас распоряжусь насчет ужина для вас.
— Да уж мы и так все время за ваш счет угощаемся…
— Ах, да стоит ли об этом! — отмахнулась плутовка. — Так что, значит, верно говорят, что они там в замке решили покончить с собой?
— Я это слышал от самурая, который был на том сборе — стало быть, все так и есть.
— Ох, жалость какая! — воскликнул Иппэй Касивабара из Этиго, с силой сжав предплечье одной руки пальцами другой.
Хозяюшка, встретив его взгляд привычной пленительной улыбкой, хлопнула в ладоши и приказала явившейся на вызов служанке принести поднос с угощеньем для Хараки. Только после того как мужчины опорожнили несколько чарок, она снова вернулась к интересовавшему всех вопросу.
— Я вот что думаю: уж не для отвода ли глаз они говорят, что решились на «смерть вослед»? Не хотят ли они вместо того отомстить заклятому врагу их господина?
— Ну нет! Не может быть!
— Если верить молве, его милость Оиси человек непростой, и никто не знает, что у него на уме. А ведь во всем виноват один Кира — и в смерти князя, и в том, что клан распадется, и в том, что замок у них отберут. Уж он-то все это прекрасно понимает. Нет, если бы было по-иному, то из чувства вассальной верности заявили бы все, что это их замок и они его не отдадут! — с неожиданным пылом заключила хозяйка.
— Не-ет, сдается мне, это уж больно пристрастное суждение, — протянул Касивабара. — А ты что скажешь, Хараки?
— Да ведь и мы тоже так считаем, как она говорит… А ежели так, то, может, они и впрямь для отвода глаз толкуют о самоубийстве, а на самом деле решили по-другому. Если они хотят добыть голову Киры, то, само собой, должны сдать замок без боя. А если у них такого намерения нет, то, значит, просто струсили все.
Это было логично.
Хозяйка, выждав небольшую паузу, опорожнила очередную чарку и, прикинувшись сильно захмелевшей, беззаботно, лениво обронила:
— Ну, тогда вы возьмите да и убейте этого командора.
— Что?! — вскричали разом все трое, и чарки замерли у них в руках.