— Убить командора, Кураноскэ? — сдавленным голосом промолвил Хараки, и трое ронинов посмотрели друг на друга.
— Да нет, это я что-то совсем опьянела, не обращайте внимания, — пролепетала плутовка, отводя пальчиком прядь волос, упавшую на щеку.
— Но пускай хоть во хмелю, а я вам по-женски скажу, что так и надо было бы сделать, — продолжала она с очаровательной улыбкой, при этом прикрывая пунцовое нижнее кимоно, мелькнувшее язычком пламени меж раздвинувшихся больше нужного коленей. — Разве не так? Я разве вам раньше советовала, что делать? А сейчас мне как женщине кажется, что выход тут только один… Я уж давно хотела сказать, да все не решалась. Может, конечно, вам, господа, это покажется бредом… Не только коменданта, но и тех трусов-старшин, кто с ним заодно — всех бы разом прикончить! Устроить им кровавую баню! Тогда уж точно все решили бы оборонять замок, а? Ну, вы, наверное, мою женскую болтовню ни в грош не ставите… Может, я и чепуху тут наплела…
Гнетущее безмолвие, повисшее в комнате, словно клубы дыма, первым нарушил Касивабара:
— Да, не знаю, что и сказать… Ты как считаешь, Хараки? Получается у нас как в той поговорке, когда дитя на закорках отцу брод указывает. Как только мы сами, чудаки, до этого не додумались?
— Можно сказать, одним ударом все проблемы и решим. Даже не верится, что мы до этого сами не дошли… Только ведь мы в здешних краях чужаки оттого нам это дело уразуметь легко, а вот что местные скажут? Согласятся ли они с нами?
— Н-да…
Чарки горячего сакэ остывали на подносе. От напряжения, повисшего в воздухе, у всех перехватывало дыхание.
Итак, убийство, которое должно полностью переменить позицию самураев клана… Конечно, на это необходимо было пойти. Раньше они этого не понимали и уже готовы были прийти в отчаяние, не видя перед собой никаких перспектив, но слова женщины, прозвучавшие как гулкие шаги в горном ущелье, подсказали путь и разом направили их мысли в нужную сторону.
— Но вот что, — снова заговорила хозяйка, — не кажется ли вам, что только вы одни и можете справиться с этим делом?
— Ну, если так рассуждать, то дело не слишком трудное, но ведь надо подумать и о том, как быть дальше, когда мы с Оиси расправимся. Тут имеет смысл вовлечь в наш замысел здешних самураев. Немало есть таких, что недовольны линией, которую проводит командор. Может быть, сделать из них союзников легче, чем нам кажется.
— Вот как? Да только мне думается, что чем меньше людей будет в эти планы посвящено, тем уж, наверное, лучше.
— Оно, конечно, так. Пожалуй, лучше и впрямь
нам самим взяться за это дело. Теперь-то, когда господина нет в живых, все ведь стали ронинами. Теперь все равны — что самурайский старшина, что какой-нибудь рядовой пехотинец. Ежели того требует вассальная верность, все дозволено! Так что все в порядке! Мы и нашей компанией вполне можем все провернуть, — уверенно заявил Касивабара, но остальные его не поддержали.
И Хараки, и Мацумура настаивали на том, что к заговору непременно надо привлечь самураев клана, и что для этого есть все возможности.
Хозяйка, похоже, была огорчена, но быстро сдалась:
— Ну что ж, пускай… Только с кем бы вы, господа, ни обсуждали наш план, старайтесь, чтобы все оставалось в строжайшей тайне, а то, неровен час, на себя же накликаете беду…
— Ах, да что я, право, все чепуху болтаю! — обронила она напоследок и, сделав вид, что пьяна в стельку, завалилась в уголке на циновку со словами «— Вы уж меня извините!».
Она сразу же закрыла глаза, и вскоре из угла послышалось легкое похрапывание. Однако веки плутовки, похожие на лепестки цветка, чуть подведенные розоватыми тенями, слегка шевелились. Присмотревшись повнимательнее, легко было понять, что она вовсе не спит, а внимательно прислушивается к беседе трех ронинов. Да разве распаленные спорами ронины могли сейчас что-нибудь заметить?!
Касивабара с озабоченным лицом, достав с полки тонкое ночное кимоно, прикрыл им ноги спящей.
Тем временем Паук Дзиндзюро преспокойно обитал в подполье на усадьбе семейства Оиси. Вечером он пробирался под внешнюю веранду и там подслушивал все, о чем хозяин переговаривался с гостями. Приобретенный за долгие годы опыт помогал Пауку на слух довольно точно определять, что делает человек, отделенный от него досками стены или пола. Особо же доверял Дзиндзюро своему чутью. Когда ему казалось: «Такое вполне может быть», обычно так оно и было — он всегда был недалек от истины. Сейчас его чутье работало вовсю и он зачастую делился соображениями с Хаято насчет того, что все-таки намечается: оборона замка, «смерть вослед» или же месть. Чутье подсказывало: вскоре он непременно должен услышать нечто, позволяющее выведать, что стоит за решением командора. Опасения вызывала только та злополучная «купчиха», которая опять могла подстроить какие-нибудь козни, но пока что он уже три дня благополучно жил в подполье, не привлекая внимания никого из обитателей усадьбы.
Ночью, когда все в доме засыпали крепким сном, Дзиндзюро покидал свое убежище и выходил в сад посмотреть на ручей, понюхать цветы, подышать чистым воздухом, которого ему днем так не хватало, и вдоволь побаловаться табачком, отсутствие которого было главной неприятностью в его подпольной жизни.
Однако и Дзиндзюро уже полностью признал, что хозяин усадьбы Оиси — сверх ожиданий грозный противник. Как-никак княжество погибло, а теперь еще предстояло передать властям замок. Такое нелегко пережить, как бы крепок духом ни был человек. В любом случае весь распорядок его повседневной жизни, конечно, должен был бы смешаться и нарушиться. Тем не менее, насколько мог проведать Дзиндзюро, изо дня в день жизнь Кураноскэ протекала согласно непреложным правилам в рамках свято соблюдаемой дисциплины. Можно было подумать, что существование Кураноскэ после всего случившегося почти не отличается от прежней мирной жизни — словно эти трагические события не оказали на него никакого влияния.
На общем сборе как будто бы действительно было принято решение о «смерти вослед». Дзиндзюро чувствовал, что все домашние в усадьбе объяты печалью. Он слышал, как служанки тихонько переговаривались друг с другом и тайком от хозяина плакали. Однако в поведении хозяина и членов его семьи ничего не изменилось. В особенности между Кураноскэ и его женой все было точно так же, как всегда. Старший сын его помалкивал, но младшие дети в отсутствие отца носились по дому и весело играли.
Запасшись терпением, Дзиндзюро продолжал жить в подполье. Пресловутое чутье определенно подсказывало ему: «— Здесь что-то не то!»
В конце концов долгожданный случай представился. Чутье не обмануло Паука.
Дело было однажды вечером, когда Дзиндзюро, по обыкновению, забравшись в свое подполье, прислушивался к тому, что творится в доме. Кураноскэ коротал вечер в одиночестве. Открыв библиотеку и выдвинув ящики с документами, он доставал какие-то бумаги и с треском рвал на мелкие клочки — должно быть, разбирался с письмами и прочими документами. Означать это могло только одно: вскоре должно было произойти нечто, для чего требовалось навести порядок в бумагах. Дзиндзюро насторожился и еще пуще навострил уши.
Наконец Кураноскэ вышел во двор и, позвав на подмогу Тикару, принялся жечь сваленные ворохом бумаги. Дзиндзюро из-под веранды были видны только освещенные отблесками огня полы кимоно отца и сына. Отец безмолвствовал, и сын тоже не нарушал молчания. Тикара ворошил костер бамбуковой палкой, кончик которой тоже занялся и теперь мерцал слабым огоньком.
Когда бумаги прогорели, Кураноскэ, поднявшись на веранду, сказал:
— А теперь залей водой хорошенько — видишь, ветер какой. Потом позовешь ко мне Хатискэ.
Тикара сделал все, как было сказано. Дзиндзюро слышал, как во двор вошел пожилой самурай из челядинцев и обратился к хозяину:
— Ваша милость! — Собирайся завтра поутру в дорогу. Отправишься в Киото. Я напишу письмо, и ты его доставишь по назначению.
— Слушаюсь, ваша милость.
Вот оно! У Дзиндзюро аж дух захватило. Отправляет гонца в столицу… Может, и ничего особенного, но чутье уже подключилось. Предстояло выяснить подробности: куда именно направлен посланец и что содержится в письме. Он надеялся, что теперь наконец-то удастся разгадать тайну, что кроется за непоколебимым спокойствием Кураноскэ.